Николас Имс - Короли Жути

– Я тебя дождусь, Купер. И всех остальных тоже.

Из клоунской банды Рафа уцелели всего двое: не-Глифа и тип, гнилые зубы которого Гэбриель вышиб чуть раньше. Мертвенно-бледная наемница бредила и еле держалась на ногах. Клэй решил, что рано или поздно она умрет либо от змеиного укуса, либо от раны в животе, но побился бы об заклад (если бы Джайна не украла у него деньги), что смерть наступит от укуса. Гнилозубый тип (теперь уже почти беззубый) выглядел немногим лучше и охромел на всю жизнь. Незадачливые наемники побрели к Пятипрестолью, а Клэю с друзьями пришлось заняться трупами.

Для начала надо было разогнать змей. Задача оказалась не из легких, потому что Муг ухитрился превратить в ползучих гадов все ветки, хворостины и сучки. Лишь после этого можно было хоронить убитых. Раф, хоть и встал на сторону врагов, раньше был хорошим человеком и заслуживал достойного погребения. Как положено по священному обряду Глифы, Муг окропил могилы водой и воззвал к милосердию Весенней девы, а Матрик, препоручая души погибших Летнему королю, произнес прощальное напутствие:

– Суди их по тому, кем они хотели стать, а не по тому, кем их сделала жизнь.

Полуденный жар разогнал облака, яркие солнечные лучи копьями пронзали кроны деревьев, но от слов Матрика Клэй непроизвольно поежился.

Он вспомнил свое возвращение в Ковердейл после того, как распалась «Сага»: вроде бы взрослый человек, а на самом деле – все тот же мальчишка, который лет десять назад ушел искать приключений с Гэбриелем. Правда, теперь он разжился деньжатами и покрыл себя славой.

Деньги испарились быстро, а вот слава продержалась дольше. И не приносила ничего, кроме неприятностей.

Новоиспеченным наемникам очень хотелось помериться силенками с прославленным Пузочесом, и Клэй с превеликим удовольствием разъяснял, что силенок у них маловато, – обычно для этого он ломал табурет чьей-нибудь башкой или полировал барную стойку чьей-нибудь физиономией. После десяти лет непрерывных сражений он не находил себе места и по любому поводу выплескивал нерастраченную злобу на голову какого-нибудь придурка.

За десять лет в «Саге» он совершил много хорошего, но немало и дурного. Он помнил, как погибали бессчетные барды, и это лишало его сна, а когда все же удавалось заснуть, то мучили кошмары. Призраки прошлого не оставляли его и днем: скачущих лошадей он принимал за разъяренных кентавров, а звон кузнечного молота по наковальне казался далеким отзвуком боя. В общем, в любом дыме Клэй Купер видел пламя.

А потом он встретил Джинни, дочь Гиля Локка, хозяина конюшни по соседству с «Королевской головой», и влюбился без памяти, ухнул с головой, как якорь, брошенный за борт. И не из-за того, что она была красавицей (несравненной) и умницей (каких мало), а потому, что она заметила в нем то, чего не замечали остальные, – неброскую доброту за личиной отважного воина – и пробудила в нем чувство, о котором он сам позабыл, покинув банду и расставшись с верными друзьями: насущную потребность кого-то защищать, что пробирала его до мозга костей.

Клэй Купер видел разъяренных драконов и полчища стрекочущих гримлоков, смотрел в ледяные глаза королей-призраков, но ни разу ему не было так страшно, как в тот день, когда он предложил Джинни выйти за него замуж. К счастью, она согласилась, и вскоре они обзавелись домом у болота. Жизнь потихоньку налаживалась, но однажды вечером, незадолго до свадьбы, Клэй, прихрамывая после стычки с браконьерами в Белолесье, вошел в таверну, где кто-то ненароком вслух заметил, что Клэй очень похож на отца.

Незадачливого бедолагу пришлось везти на телеге к охфордским лекарям, где он три месяца провел без сознания, а когда очнулся, не признал своих детей.

Джинни разорвала помолвку, а Клэй всерьез подумывал согласиться на предложение Келлорека и взяться за сольную работенку. Он пришел домой за вещами, но Джинни остановила его у порога и задала вопрос, который мучил Клэя с тех самых пор, как он вернулся в Ковердейл: «Ты кто, человек или чудовище?»

И дело было не в вопросе, а в том, что таилось в глазах Джинни, зеленых, как море, пронизанное солнечными лучами. Она предлагала ему отпущение всех грехов, выбор жизненного пути, беспощадный, как удар клинка. По правде говоря, Клэй знал, что на свете должны быть такие чудовища, как он, ведь мир жесток и несправедлив. А Клэй Купер, какой уж есть, был просто-напросто необходимым злом.

А Джинни нужен был человек – тот самый человек, которого старалась вырастить его мать, а не чудовище, которым сделал Клэя ее убийца.

– Человек, – ответил он.

– Правда? – с надеждой спросила она.

– Правда. По-моему, на свете и так хватает чудовищ.

Она улыбнулась, услышав ответ, и Клэй понял, что решил верно. Но сейчас, когда на кону стояла жизнь его друзей, он ощутил, как в нем вскипает давняя злоба, будто кровь, замутившая чистый родник. В гаснущем взоре Рафа он увидел отражение чудовища.

Из леса они вышли в сумерках. Под сумрачным небом, на равнине, как груда тлеющих углей под ветром, вспыхивали бесчисленные огни величайшего города Грандуаля.

Муг победно вскинул руки:

– Наконец-то! Пятипрестолье, сердце цивилизованного мира! Давно мы здесь не были, господа, очень давно!

Гэбриель понуро уставился на огромный круг города на равнине, а Матрик, пригладив редеющую шевелюру, вздохнул:

– Сейчас бы выпить, пожрать до отвала и понежиться в горячей ванне. И чтобы постель помягче. – Он расправил плечи, поморщился от боли. – И бабу послаще… Слушайте, а если сказать, что я король, то…

Клэй, не обращая внимания на его слова, глядел на величие Пятипрестолья с тем же благоговейным трепетом, с каким взирал на звездный небосклон. Даже в ту пору, когда имя «Саги» гремело на весь Грандуаль, Клэй, приходя в Пятипрестолье, чувствовал себя крошечным, затерянным в городе с полумиллионным населением. В Ковердейле он был крупной рыбиной в мелком пруду, а здесь…

«Здесь ты тоже крупная рыбина, – внушал он себе. – Просто Пятипрестолье не пруд, а океан».

У городских ворот царила суматоха. Дорогу загораживал восьмиколесный ковчег с огромной синей надписью на боках: «Орущие орлы». Из распахнутой двери валили клубы трубочного дыма и доносился женский смех, время от времени заглушаемый громкой, неумело исполняемой музыкой. На складной лесенке, ведущей в темное нутро огромного возка, сидел тощий парень без рубахи, на бледной впалой груди красовались грубые разноцветные татуировки. Он откинул с глаз длинную прядь ярко-белых, явно крашеных волос и окликнул проходившего мимо Клэя:

– Чего ты тут увидел, мудак?

– А ты чего тут увидел, мудак? – буркнул Клэй и, не дожидаясь ответа, пошел дальше.