Виктория Джеймс - Золотая клетка [litres]

Он что-то тихо говорил. Что? Зрителям в саду было не слышно. Но Эвтерпа знала, чтó он говорил.

Она вспомнила.

«Тихо! – говорил он ей тогда, и его Дар вибрировал в его голосе. – Я люблю тебя. Успокойся».

Девушка в его объятиях обмякла. И буря мгновенно стихла. Талия провела ладонями по лицу, убирая волосы, растерянно, не веря своим глазам, оглядела разрушения на земле, подняла голову к чистому голубому небу.

В залитом солнцем саду к Эвтерпе вернулась память. Ужас, который был так надежно спрятан за пеленой беспамятства, выполз наружу.

Она чувствовала руки Сильюна, державшие ее за плечи. Юноша – сын ее сестры – повернул ее к себе, и она посмотрела ему в лицо.

– Теперь вы все знаете, – сказал он. – И скоро наступит время покинуть этот сад. Они оба ждут вас. Ждут долгие годы.

Даже если весь Милмур, город рабов, охватит пожар, Гавар не понимал, почему это должно быть его проблемой. Особенно в восемь часов утра.

Как несколько инцидентов и арестов на севере страны могли привести к экстренному созыву Совета юстиции? Что такого важного произошло, что он должен покидать Кайнестон и свою маленькую дочь? Ему и так довольно скоро придется уехать надолго в Грендельшам, где должны состояться вторые дебаты.

За окнами зала Совета юстиции шел снег, Гавар смотрел на него и думал о том, как маленькая рабыня Дейзи пойдет гулять с Либби. Как они, возможно, будут лепить снеговика. Хорошо, если они обе оденутся потеплее.

– Не отвлекайся.

Шепот отца в самое ухо был подобен холодному ветру, залетевшему с улицы, но от этого шепота Гавар не мог закрыться, как от ветра, вжав голову в плечи или подняв воротник. Он передернул плечами и попытался сосредоточиться на спикере в дальнем конце стола. Было бы легче, если бы у женщины голос был не такой монотонный, а внешность не столь банальной.

– …Крамольная литература, – говорила она, – распространялась по всему городу, включая общежития, рабочие места и даже санитарные помещения. Это туалеты, – пояснила женщина.

Гавар хмыкнул. Эта простолюдинка думает, что Равные никогда не пользуются «санитарными помещениями»? Хотя, действительно, ему случалось встречать таких, которые смотрели на Равных как на небожителей. Гавар не прилагал усилий, чтобы поколебать их веру. Невежество порождает страх, любил повторять его отец, а страх порождает покорность.

Но что-то эта сентенция не вполне работает, если верить тому, чтó говорит женщина.

Первые несколько минут Гавар слушал ее внимательно. Идиотское Предложение Зелстона, несмотря на акт Тишины, не только просочилось за стены парламента, но и достигло по крайней мере одного из городов рабов. Жители Милмура подняли шум и потребовали, чтобы парламент голосовал за Предложение.

Смехотворно. Они думают, что могут чего-то добиться? Ровным счетом ничего – ну разве что увеличат себе годы отработки. А зачинщики получат пожизненное или, возможно, благотворное перевоспитание в замке лорда Крована. И тот сумасшедший, кто рискнет пойти на это, по определению социально опасен.

Крован был почетным членом Совета юстиции, но, слава богу, никогда не являлся на заседания. Он редко покидал свой Элен-Дочис – Остров надежды – замок в Шотландии, стоявший на маленьком острове посреди большого озера. Он жил там один, не считая нескольких рабов и прóклятых, – самая худшая участь для тех, кто приговорен к пожизненному.

Работа с прóклятыми – никто никогда не спрашивал, что он с ними делает, – отнимала у него очень много времени. Только раз в год появлялся он в Вестминстере на открытии парламентской сессии, но и это считал слишком частой отлучкой из своего замка. Даже в Доме Света делалось как-то мрачно, когда он там присутствовал. И конечно же, он обязательно являлся в Кайнестон на третьи дебаты.

«Когда стану канцлером – к несчастью, придется общаться с Крованом», – со скукой подумал Гавар, пропуская мимо ушей занудное повествование супервайзера Милмура. Приговор проклятия всегда выносил канцлер, после чего приговоренного доставляли к его новому хозяину.

Гавар не мог вспомнить, когда это вошло в практику. И кто был инициатором? Его отец? Крован присутствовал при вынесении каждого такого приговора, заявляя свои права на новое имущество. Все это было довольно отвратительно, но существовала еще одна причина для сомнений: действительно ли высшая должность в государстве оценена по достоинству и это единственное, к чему нужно стремиться, если не брать во внимание постоянные напоминания отца, что должность канцлера принадлежит Джардинам по праву рождения.

«Все дело в этом праве, – уже не в первый раз с возмущением подумал Гавар, – которое переходит к тебе автоматически. Тебе ничего не нужно делать, кроме того, что быть тем, кто ты есть. Послушать отца, так должность канцлера такая же прерогатива Джардинов, как и место в Оксфорде. И если должность в любом случае ему достанется, зачем проходить этот нудный курс политического обучения? Зачем посещать все эти бесконечные заседания советов, комитетов, участвовать в законодательных дебатах?»

Гавар равнодушно-ленивым взглядом обвел сидевших за столом. Все те же хорошо знакомые лица. Его будущий тесть Литчетт Матраверс сидел с закрытыми глазами, надеясь, что производит впечатление глубокой сосредоточенности, а на самом деле с трудом переваривал слишком плотный завтрак. Далее расположился закадычный друг Матраверса лорд Рикс, по лицу которого было видно, что ему так же смертельно скучно, как и Гавару. Почувствовав на себе его взгляд, Рикс шутливо округлил глаза.

Рикс – терпимая фигура, зато рядом с ним сидела королева сук – невеста Гавара. Она что-то быстро строчила, будто все, что слышала, являлось неким откровением. Боуда выбрала место во главе стола рядом с Зелстоном. Если отец ошибается и, для того чтобы занять кресло канцлера, даже наследнику Джардинов все же придется приложить какие-то минимальные усилия, то его будущая жена – в этом Гавар был абсолютно уверен – подметки на ходу будет рвать.

В конце концов, должна же быть какая-то выгода, а иначе зачем жениться на такой гарпии, как Боуда. В тот день, когда Зелстон явил парламенту свое Предложение, отец ясно дал ей понять, что им не нужны миллионы Матраверсов. И Гавар до настоящего момента не получил никакой выгоды. Боуда попыталась залепить ему пощечину, когда он сделал ей совершенно разумное предложение во время ужина, последовавшего после первых дебатов. С простолюдинками все было значительно проще: у них не нужно спрашивать разрешения.

Особенно если тебе на них наплевать.

Гавар под столом сжал руки в кулаки. Он не хотел думать о Лие. Воспоминания о ней вызывали у него ярость, и именно эта ярость в первую очередь и стала причиной того ужасного, что он натворил.