Дэйв Хатчинсон - Осень Европы [litres]

На бумажке в кафе был адрес почтового отделения в Грюневальде и имя.

– Меня зовут Рейнхард Гюнтер, – сказал он, подойдя к стойке. – На мое имя может быть почта до востребования.

Клерк ушел проверять. Руди рассеянно осмотрел почтовое отделение. «Будешь завтра на работе» – код для срочной Ситуации, чего-то важного и неотложного. Он никогда не получал его в реальных условиях. Еще это означало, что ему дадут напарника, хочет он того или нет.

Клерк вернулся с конвертом. Руди показал ему документы Гюнтера, сделанные сапожником в Панкове. Сделанные наспех и не самого высокого качества, но это было необязательно. Клерк почти и не взглянул, отдал конверт, и Руди вернулся на холод.

У него были номера в двух разных пансионах на два разных имени. Он сел на автобус до ближайшего, в Шарлоттенсбурге, и убедился, что запер дверь, прежде чем сесть на кровать и открыть конверт.

Внутри был ключ-карта от камеры хранения с фотографией Гензеля и Гретель, тигров из Берлинского зоопарка.

Говорят, если ты преступник, член какой-нибудь мелкотравчатой политической партии, агитатор защитников прав меньшинств, наркоман, спекулянт на недвижимости, какой угодно фальшивомонетчик или бутлегер, художник, дизайнер одежды, писатель, андеграундный режиссер, музыкант или попросту сумасшедший, то рано или поздно окажешься в Берлине. Город казался вместилищем всех крайностей Европы. Крайней бедности и крайнего богатства. Крайней жадности и крайней филантропии. Крайне хорошего вкуса и крайне плохого. Здесь было все.

Прошло много лет с тех пор, как Руди в последний раз посещал Берлин, и за время его отсутствия город не стал лучше. Деловое сердце города, возведенное после воссоединения на ничейной земле, где раньше стояла Стена, возвышалось над всем Берлином чистой блестящей лентой современных офисных зданий и отелей, но все вокруг находилось в плачевном и обветшавшем состоянии.

Вдоль улиц вокруг станции «Берлинский зоопарк» выстроились попрошайки в слоях лохмотьев, одеял и газет «Berliner Zeitung». Большинство дрожало от холода. Некоторые уже не дрожали и просто сидели с покрытыми инеем ресницами в ожидании, когда их заберут вечерние полицейские патрули и отправят в морг. Они делили улицы со шлюхами, пушерами, карманниками, грабителями, туристами и бизнесменами, шаркающими в грязной слякоти.

В самой станции было почти так же отвратно, несмотря на все усилия троицы полицейских в форме по возвращению нежелательных элементов обратно на холод. Руди прошел через зал к камерам хранения слева, нашел дверцу, соответствующую номеру на ключе, провел карточкой по замку и открыл.

Внутри, глядя прямо на него, лежала отрубленная голова бородатого мужчины с удивленным выражением лица.

Все представляли «Курьер Централь» по-разному. В некоторых фильмах это было чистое и деловое, но безликое современное офисное здание в каком-то нейтральном европейском городе. Возможно, это Брюссель, или Лондон, или Страсбург. В некоторых романах он скрывался под разрушенным отелем или жилым домом на востоке, и доступ внутрь даровали только тем, кто знал правильный пароль. По крайней мере, в одном сериале Централь располагался в элегантном шато из тех, что окружали Лувр, и решения по операциям Курьеров принимались в напряженной атмосфере, дисгармонировавшей с мебелью в стиле Людовика XV и часами в стиле ормолу.

Общим заблуждением для всех стало буквальное понимание слова «Централь». Из-за этого, а также в силу того, что организация выбрала название Les Coureurs de Bois, большинство европейского населения пришло к мысли, что Централь находится где-то во Франции.

На самом деле центральная штаб-квартира нужна была «Курьер Централь» не больше, чем другим транснациональным организациям. Современные коммуникации позволяли расположить зал заседаний в Лондоне, отдел кадров – в Бонне, офис связей с общественностью – в Праге, а компьютерный центр – хоть в Сент-Люсии. В случае «Курьер Централь» организация была рассеяна еще шире.

Так что, когда поступил срочный сигнал, он автоматически сменил четыре телефонных номера, прежде чем поступить в коммуникационный центр в Падуе, который перенаправил его, во все еще закодированном состоянии, на другую станцию в Дубровнике, где его прогнали через два европейских спутника Bell-Telecommunications и через автоматический коммутационный узел на крыше старой Башни «НатВест» в Лондоне, прежде чем он достиг чердака – по совпадению – в Париже. Все это заняло приблизительно четыре пятых секунды.

Мадам Лебек, хозяйка некогда элегантного дома в Шестнадцатом арондисмане, до этого слышала тайный звонок оборудования на чердаке только дважды. Оба раза она поступила так же, как сейчас.

Она спокойно взобралась по лестнице на чердак и заперла за собой дверь, чтобы служанка Изабель не ввалилась без спроса и не мешала ей сосредоточиться.

Усевшись за одной из консолей, установленных в комнате, она набрала короткую серию команд и смотрела, как на экране возникает зашифрованное сообщение. Затем ввела еще одну серию, покороче, и сообщение расшифровалось.

Если бы у «Курьер Централь» была центральная локация и организация, то мадам Лебек оказалась бы в ней менеджером среднего звена, рейтинг безопасности которого не дотягивал пяти-шести уровней до верхушки. «Централь» платил ей ежемесячную стипендию за аренду чердака и очень-очень редкую занятость. Мадам Лебек все это казалось скорее приключением; ее прапрабабушка состояла в Сопротивлении во время Второй мировой войны, и в ее дневниках много рассказывалось о работе с тайным радиопередатчиком, по которому она иногда связывалась с Лондоном.

Работа мадам Лебек была и вполовину не такой опасной, как бы она ни стремилась ее романтизировать. Она не нарушала законов и не угрожала правительствам. От нее требовалось только получать сообщения, расшифровывать их и оценивать.

В прошлые два раза сообщения оставались вне ее полномочий, так что она вводила пароль, передавала их по цепочке дальше и забывала. Но в этот раз было не так. Она спокойно перечитала две строчки текста, определенные несколькими кодами как голосовое сообщение с общественного телефона.

Возможно, ее сердце забилось чуть быстрее, и она мысленно вернулась к военным временам, к своей прапрабабушке, ссутулившейся где-нибудь на чердаке в наушниках, прижатых к ушам, вылавливающей слабую, отчаянную передачу агента, попавшего в беду где-нибудь в оккупированной Европе. Она снова прочитала сообщение, пытаясь принять решение.

Она напечатала строчку открытого текста, нажала одну кнопку – для шифрования и другую – для отправки сообщения, которое раздастся где-то далеко в трубке голосом равнодушного человека, передающего Курьеру закодированную инструкцию: ждать звонка через двадцать минут у конкретного таксофона. Затем она перешла к другой консоли на противоположной стороне комнаты и послала рапорт начальству.