Дэйв Хатчинсон - Осень Европы [litres]

Ответ пришел быстрее, чем она ожидала: примерно через минуту на экране уже возник текст. Она прочитала и в двух местах почувствовала необходимость приподнять бровь – сейчас, после рождения шестерых детей, смерти двух мужей и утраты четырех состояний, это было самым ярким выражением удивления, на которое она была способна.

Любовник мадам Лебек прибыл незадолго до Рождества.

Это был невысокий очаровательный господин средних лет, одетый с иголочки, с безукоризненным французским, хотя собеседникам казалось, что они различали слабый английский акцент.

Этого приличного господина чаще всего можно было встретить утром, когда он, безупречно одетый, покидал дом мадам и совершал ежедневный моцион по улице. Он выходил каждый день в одно и то же время и возвращался спустя час, обычно с матерчатой сумкой мадам, забитой продуктами.

Те немногие соседи, что общались со славящейся дурным характером Изабель, сообщили, что этот господин появился на пороге однажды вечером, в одиннадцать с небольшим, когда мадам уже велела служанке закрыть дверь и запереть ее на засов, и что мадам встретила его неохотными, но крепкими объятиями, – а мадам ни разу не видели обнимающейся, даже с членами семьи, время от времени ее навещавшими, – словно эта была ее давно пропавшая любовь, о которой она до сих пор вспоминала с теплом.

Большинство соседей только пожало плечами. Если пожилая дама в закатные годы решила найти себе любовника – что ж, удачи. Но некоторые были более любопытны.

К примеру, всего через два дня после прибытия сего господина парикмахер Дюбуа приветствовал его в своем кресле для полного обслуживания. Стрижка, бритье и уход за эспаньолкой, и без того аккуратной. Дюбуа смог сообщить – заметив краем глаза ярлычок, когда снимал салфетку с шеи господина, – что тот носил рубашки с Джермин-стрит в Лондоне и оставлял значительные чаевые.

Девушка на кассе в супермаркете рассказала своей сестре, что господин купил быстрорастворимый кофе, хотя прежде мадам одобряла исключительно молотый. Также он купил цельнозерновой хлеб, чего мадам никогда не делала – более того, поведала девушка сестре, она помнила, как Изабель однажды рассказывала, что мадам не терпела цельные зерна в своем доме, потому что они вечно умудрялись забиваться под верхнюю пластинку ее вставных зубов. И последнее, но не менее важное: прибытие господина совпало с изменениями диетических привычек в доме Лебек – с масла на маргарин без соли.

Еще не утихли слухи вокруг господина, когда появился его племянник – хотя соседские циники отказывались верить в родство, потому что не видели никакого семейного сходства. Господин был низкорослым, смуглым и опрятным, тогда как племянник – высоким, светлокожим и неаккуратным. Он редко выходил, но те, кто его видел, отмечали, что он всегда казался подавленным и загнанным, за что заслужил у соседей прозвище Беженец.

Беженца можно было встретить, хотя и редко, на улице, когда он с опаской передвигался, словно ему так и хотелось юркнуть в подъезд, чтобы спрятаться. Он возвращался с пачками газет и распечаток журналов под мышкой. Изабель поведала девушке из супермаркета, что почти все публикации были на немецком, а большинство поступало от новостных агентств.

Однажды утром Брэдли постучал в дверь Руди и позвал:

– Уделишь минутку времени, старина?

Когда Руди оделся, Брэдли уже спустился в салон мадам, нацелившись на бренди. Брэдли пил, казалось, почти все время, но никогда не выглядел пьяным, и Руди ни разу не видел, чтобы он ел.

– Входи, входи, – сказал Брэдли, закрывая графин и отворачиваясь от столика. – Как мы себя чувствуем?

– Я в порядке, – ответил Руди от двери. – А ты как?

Брэдли сверкнул короткой улыбкой. Он был одним из самых очаровательных людей в жизни Руди, но он не мог припомнить, чтобы Брэдли по-настоящему улыбался. Только короткие усмешки и перегруженный дружелюбием язык тела.

– Закрой дверь и садись, старик. Нужно кое-что рассказать.

Руди закрыл дверь и повернул ключ в замке, рассчитывая на то, что не даст своей ядовитой пронырливой служанке подслушивать снаружи. Служанка его раздражала. Она ела вместе с ними в столовой и каждый раз сидела и смотрела на него в течение всей трапезы. Руди сел в пышное кресло у окна, накрытое чехлом. Брэдли отпил бренди.

– Как себя чувствуешь? – снова спросил Брэдли. – На самом деле. Незачем от меня скрывать. Представь, что я врач. Или священник, если угодно. Можешь рассказать мне все. Я нем как рыба.

Руди вздохнул. Дни, когда запершись вместе с Брэдли, он давал отчет по восемь часов подряд, тянулись очень медленно. Он снова и снова пересказывал подробности фиаско в Потсдаме. Он рассказал Брэдли, как нашел голову в камере на станции «Зоопарк». Он не приукрашивал, что после этого на какое-то время впал в прострацию, но все-таки пришел в чувство, чтобы послать приоритетный сигнал. Он пережил заново каждую минуту своего отхода многонедельной давности из Берлина через Гамбург, Готенбург, Хельсинки и Санкт-Петербург, когда каждые пару шагов оглядывался через плечо. Он был настолько честен с этим человеком из Централя, насколько мог, и Брэдли ни разу даже не подумал объяснить, что же за хрень тогда произошла.

– Если честно, я уже устал от вопросов, как я себя чувствую, – сказал он. Они говорили на английском – почти наверняка родном языке Брэдли, хотя о некоторых людях сказать наверняка невозможно.

Брэдли бросил взгляд на свой стакан и сел в другое кресло.

– Курьер Лео, – сказал он ностальгически. – Дорогой старина Лео. Он работал в системе почти с самого начала, знаешь ли. Не отец-основатель, но что-то вроде этого.

Он говорил о голове в камере хранения – Курьере, которого назначили напарником Руди в срочной Ситуации. Руди не хотелось думать о Дорогом Старине Лео, о его семье, или настоящей работе, или настоящем доме.

– Как я уже говорил, нам повезло, что тебе хватило присутствия духа запереть за собой шкафчик перед уходом, – сказал Брэдли. – Когда мы получили твое сообщение, смогли послать команду зачистки.

– А я еще удивлялся, почему в газетах ничего нет.

Брэдли наклонил голову, словно похвалы заслуживал один только он.

– Мы прикрыли твой отход из Берлина, – он снова взглянул на стакан, словно решая, стоит или не стоит сделать еще глоток. Решил, что не стоит. – Все как по писаному. Очень хорошо. Не придраться.

Руди осознал, что его пальцы впиваются в подлокотники кресла.

– Ты должен понять, – продолжал Брэдли, – что Лео – статистическая погрешность. Подобное почти никогда не случается.

Руди уставился на англичанина. Его постепенный подъем в иерархии Курьеров сопровождался и постепенным повышением уровня риска, связанного с Ситуациями. На взгляд Руди, повышался и уровень контактов с Централем. Дариуш, когда-то выглядевший таинственным и немного пугающим, теперь казался чуть важнее стрингера – местный вербовщик. Брэдли же по сравнению с ним был куда более серьезной фигурой – прямая связь с Централем, оперативный сотрудник. Впервые у Руди состоялся подобный контакт с работодателями, что только подчеркивало, насколько катастрофическими оказались потсдамская и берлинская Ситуации.