Эми Хармон - Королева и лекарь

Традиционное джеруанское напутствие прозвучало пощечиной. Саша отвернулась и спрятала лицо в ладонях, пытаясь унять боль удара.

– Я вспомнила. Но не забыла. – На последних словах ее голос надломился.

– Не понимаю, о чем ты, – ответил Кель, но все-таки опустил копну сена – оно совершенно точно не нуждалось в том, чтобы его в пятый раз перекладывали из угла в угол.

– Я вспомнила. Вспомнила все. И все изменилось. Но я не забыла своих чувств к тебе.

У Келя вспыхнули щеки и сдавило горло. Он поспешил сжать пальцы, которыми больше нельзя было ее касаться, и уставился в деревянный пол конюшни, ожидая продолжения. Но его не последовало. Вместо этого Саша разрыдалась. Это был не пронзительный крик, как в ту ночь, когда Падриг вернул ей память. Не тихие всхлипы нежного счастья, не просчитанные слезы кокетки. Нет, Саша рыдала честно и горестно, и эти ужасающие звуки эхом отдавались в груди и голове Келя. Ее колотила дрожь, волосы сбились и окутали фигуру огненным саваном, который живо напомнил капитану их первый день в пустыне. День, когда она пала перед ним ниц и заявила, что она – его.

– Расскажи, что ты вспомнила.

Это была вопиющая глупость, но Кель действительно хотел услышать ее историю – пусть бы даже она его убила.

– Их нет. Моих родителей больше нет, – проговорила она. – Я помню Килморду. Помню свою прежнюю жизнь. Помню… себя. Но меня тоже больше нет.

– Неправда, – тихо ответил Кель. – Ты есть.

– Я помню короля. Короля Арена, – прошептала она, словно должна была ему в этом исповедоваться.

У Келя перехватило дыхание.

– Он был хорошим королем. Был добр ко мне. Я выросла в любви к нему и была счастлива.

Как облегчение и отчаяние могут идти рука об руку? И все же сердце Келя ликовало – пускай другой своей половиной оно оплакивало правду, разом перечеркнувшую его судьбу.

– Я рад, – выдавил он и заставил себя повторить уже четче: – Я рад.

Саша яростно замотала головой, и рыжие пряди взметнулись вокруг нее, лаская шею и щеки, скользя по спине, обвивая прижатые к лицу руки, – на что Кель уже не имел права.

– Пожалуйста… не говори… так. Не говори, что рад. Если ты не будешь скорбеть со мной, никто не будет.

Саша наконец подняла заплаканные глаза и вытянула руку, моля об утешении. Она так часто держала его ладонь – это был жест поддержки, принятия, просьбы, – Кель машинально подался навстречу и сжал длинные тонкие пальцы. Опущенный взгляд пересчитывал веснушки, раз уж губы теперь не могли.

Саша стиснула его ладонь с той же силой, но никто из них не шагнул ближе и не нарушил эту новую границу. Цепляясь за руку Келя, будто утопающая, девушка заговорила снова. Мысли ее заметно путались, слова наскакивали друг на друга, делая исповедь горячей и сбивчивой.

– Я помню Дендар. Крепость. Людей. Леса и холмы. Долина Каарна стала моим домом. Я любила ее больше, чем Килморду.

– Каарн не исчез. Он ждет тебя. Ты можешь туда вернуться, – утешил ее Кель. Он не знал, что Саша хочет услышать. Что ей нужно услышать. Чуткость никогда не была его сильной стороной. Сочувствие, участливость, самопожертвование и самоотречение – всеми этими качествами он попросту не обладал. И все же с того дня, когда Саша вошла в его жизнь, он вынужден был проявлять их снова и снова.

– Ты как-то сказала, что потерялась, – вспомнил он. – А теперь тебя ждет целый новый мир. Ты больше не одна.

– Неправда. Я в жизни не была так потеряна. Падриг сказал, что, когда воспоминания вернутся, я ничего не потеряю. Но он солгал. – Саша подняла на Келя исполненный боли взгляд. – Я потеряла тебя.

Сердце Келя ощетинилось шипами. Они разрастались и терзали его, норовя разворотить грудную клетку.

– Я вспомнила, но не забыла, – повторила она.

– Саша. Пожалуйста. – Кель силился протолкнуть хоть глоток воздуха в легкие, опутанные терном.

– Я Сирша. Но и Саша тоже. И Саша любит Келя.

Эти простые слова заметались между ними. Несколько секунд Кель изумленно молчал, сожалея, что они вообще были произнесены. Он предпочел бы никогда их не слышать – и все же повторял про себя снова и снова, тихим Сашиным голосом, с наслаждением впитывая каждый слог.

– А Кель любит Сашу, – ответил он наконец, и это было самое мучительное признание в его жизни. Он никогда ей этого не говорил и теперь слышал свой голос будто со стороны.

Саша опустила голову и разрыдалась еще горше – так, что не могла говорить. Казалось, ее придавило к земле весом собственных слез. И Кель не выдержал: привлек ее к себе, заключил в объятия и зарылся лицом в волосы.

– Как бы я хотел тебя исцелить. – Он последовательно коснулся ее сердца, щеки и лба, пытаясь разгладить оставленную воспоминаниями складку. Но это была не та боль, которую он мог излечить – даже если бы никогда ее раньше не касался.

– Я бы отдала тебе Сашу, но она не моя, – прорыдала она. – Мне так жаль, капитан.

– Я знаю, – кивнул он, прощая ее. – Я знаю.

В эту секунду Кель задумался, что, возможно, знание все-таки было его сильной стороной. Потому что в глубине души он понимал с самого начала: она ему не принадлежит.

Он опустился на стог сена и притянул ее к себе, по-прежнему баюкая в руках, позволяя отгоревать и безмолвно горюя вместе с ней. Саша еще долго плакала у него на груди, но больше не произнесла ни слова. Когда сотрясающая ее дрожь утихла, а глаза закрылись, Кель бережно переложил девушку в стог и велел конюшему проследить, чтобы ее не будили и не беспокоили. Он был почти уверен, что она не спала с той самой ночи, когда Ларк наложила на нее заклятие. Кель точно не спал. В последние дни сон казался отсрочкой перед казнью, но пробуждение и возвращение в лабиринт памяти было еще страшнее.

Нет, он не будет спать. Он будет пить. И думать.

– Ты дал ей корабли и людей, – произнес Кель с нотками обвинения в голосе. Одной рукой он держал бутыль, другой – собственную голову.

И однозначно был не настолько пьян, чтобы мириться с присутствием брата.

– Да. Я должен был послать корабли еще давным-давно, – ответил Тирас без тени раскаяния.

Кто-то сдал ему Келя – к гадалке не ходи. Должно быть, один из гвардейцев доложил королю, что командир окопался в таверне, и тот примчался спасать его от зеленого змия. Тирас никогда не пил. Если ему хотелось уединения, он просто преображался. Но Кель не мог сбежать от самого себя, как ни старался.

Он смерил брата холодным взглядом, и тот вздохнул.

– Четыре года назад в Джеру потянулись беженцы с севера. Мужчины, женщины и дети пускались вплавь чуть ли не на бревнах – лишь бы спастись от вольгар. Когда некоторые из них добрались сюда, то обнаружили, что у нас дела обстоят не лучше. Но мы выкарабкались, Кель. Пора посмотреть, что осталось от земель за морем. Прошло столько времени.