Мария Дахвана Хэдли - Хищная птица [litres]

– А вдруг у меня не получится? Вдруг я натворю черт знает чего? Вместо того чтобы спасти мир, вызову апокалипсис?

– Ты готова умереть, отказавшись от собственной песни, лишь бы не пришлось разбираться в себе? В чем же тут храбрость, Аза?

– Да не хочу я смерти, я просто хочу…

– Чтобы умер кто-то другой , – говорит он, кивая. – Это тоже легко. Ты способна вдохнуть смерть в любое тело, даже мое, сил у тебя достаточно.

Я знаю, что он прав.

– Но встав на этот путь, ты уподобишься ей.

Ничего, кроме гнева, досады и отчаяния, я сейчас не ощущаю.

– А вы сами разве не злитесь на Заль? Я знаю, что вы давние враги, мне так сказали.

– Мы не всегда были врагами, – горько усмехается старик. – Я был ее этологидеоном. И, к сожалению, всегда им буду, потому что разорвать связь между партнерами невозможно. Однако я больше не стану с ней петь.

Я думала, он был лишь членом экипажа, всего-навсего подпевал ей, а оказывается…

Они были как мы с Даем? Выходит…

Он не только был рожден, чтобы петь с ней в паре, но и способен управлять ее голосом.

– Ты вылитая мать в юности, – говорит Хор. – И голоса у вас очень похожие. В былые времена мы с ней плавали по небу и складывали узоры из звезд.

На его серой коже проступает призрачно-бледный портрет юной Заль. На руке у нее сидит Кару.

Изображение оживает: Заль открывает рот и беззвучно поет, а затем, рассмеявшись, протягивает кому-то руки. Ее глаза полны любви и нежности. И, что самое удивительное, в них читается…

Безграничное доверие.

Над ее головой появляется тучка, и дождик смазывает красивые черты.

Хор задумчиво смотрит на татуировку, и белые линии плавно исчезают.

Затем он переводит взгляд на меня.

– Мы давно перестали петь вместе, Заль Куэл и я, – говорит он. – Наша песня осталась в прошлом. Тебе же не надо ничему учиться. Песня, которую ты ищешь, всегда была с тобой. Она у тебя в крови.

Постойте-ка…

Я округляю глаза.

– Вы…

– Я зарекся петь с твоей матерью, но тебя ни за что бы не бросил. Мне сказали, что ты погибла – что тебя похитили и убили, поэтому я и покинул Магонию.

Мне ничего не остается, кроме как сказать то, что я и так знала в глубине души.

– Ты мой отец.

– Дочь моя, – произносит Хор с необычайной нежностью. – Пусть учила тебя мать, но истоки твоей песни лежат и во мне, и в тебе самой. Будешь думать, что твой голос тебе не принадлежит, будешь лелеять в сердце ненависть – не сумеешь раскрыть свой дар. У тебя достанет сил, чтобы петь то, что тебе самой хочется, а не то, что диктует боль. Ты – не твоя боль, ты – не твои потери. Посмотри на себя: разве ты похожа на ту, кто поет песню смерти? Жизнь бьет в тебе ключом.

Я никак не оправлюсь от шока, никак не стряхну с себя песню из сновидения, никак не выкину из головы Заль, никак не отпущу боль… У меня появился еще один отец – отец, который живет на краю света. Много лет назад он сбежал от Заль, а теперь отказывается помочь мне ее остановить.

– Заль была моей единственной любовью, – просто и спокойно говорит он. – Она способна на страшные вещи – впрочем, как и мы с тобой. Ломать и крушить могут все. Если проживешь долгую жизнь, обязательно в этом убедишься.

Я вздрагиваю. Уже убедилась – и не раз.

– Тебе под силу не только разрушать, но и исцелять, – говорит он, кладя руку мне на плечо. – Загвоздка в том, что первое куда легче второго.

– Кажется, я только и умею, что нести погибель.

– Я тоже так считал в юности, – улыбается Хор. – Во мне тоже кипел гнев, и нашей любви было недостаточно, чтобы с ним совладать. Я не мог петь с твоей матерью, не подвергая нас обоих смертельной опасности. Ты – другое дело, тебе не нужно с ней петь. И ты сумеешь справиться со своим гневом, если сама того захочешь.

Некоторое время я обдумываю его слова. Я своими глазами видела, сколько в мире зла, а такое не забывается.

– Послушай, – говорю я, подсаживаясь к нему. – Тебе не обязательно быть последним в своем роде. Научи меня. Я постараюсь найти в себе эту песню.

Хор кивает, но стоит ему открыть рот…

ВСПЛЕСК СВЕТА – и впервые за много дней я погружаюсь в сознание Кару. Впадаю в оцепенение.

Огибая остроконечные шпили, Кару в панике мечется над Маганветаром. Оков на нем нет.

Увернувшись от шквальных акул, сокол выныривает наружу, за пределы города, и мчится сам не зная куда, спеша оставить его позади. Он судорожно ищет меня и не может найти.

Аза, отчаянно зовет он.

О господи! Остановившись посреди палубы, я принимаюсь петь, чтобы предать ему сил.

И с облегчением замечаю, что Весперс прибавила к моей песне свою мышиную трель.

Боль Кару отзывается во мне. У него переломаны косточки в крыльях, ему хочется упасть навстречу смерти, но он продолжает лететь, продолжает меня искать. Он чувствует нашу связь, но не может определить, где я, и от этого ему становится еще страшнее. Его пытали, выжимая из его груди нашу песню, чтобы сделать из нее оружие.

Хор подходит ко мне и начинает подпевать, а спустя пару секунд к нам присоединяется и Каладриус.

Они направляют Кару сюда, и сокол с некоторой настороженностью прислушивается к их голосам. Я снова взываю к нему, и на этот раз он меня слышит.

АЗА, поет он из последних сил. АЗА.

Внезапно вокруг сокола возникают сотни птиц – Хор прислал ему на подмогу всех кануров, оказавшихся неподалеку, а сам продолжает сосредоточенно петь со своей птицей сердца и летучей мышью.

Я вывожу ноты со всей возможной осторожностью, ведь Кару – часть моего сердца.

Вереница птиц ведет его за собой, а остальные летят сверху, снизу, сзади и по бокам, поддерживая его своей песней и скрывая от возможных преследователей.

Хор созывает еще больше птиц, и они летят к моему соколу сквозь предрассветные сумерки.

Наконец, когда солнце окрашивает небо в оранжево-розовые тона, на горизонте появляется темная точка – Кару. Он несется как ошпаренный и трубит тревогу.

И тут я вижу, что его так напугало: за ним гонится одна из тех черных птиц, которые не раз нападали на нас с Хейуорд, одна из тех поющих машин.

Небеса сотрясает чудовищная песня, которая предвещает смерть всех, кого я люблю, конец всего живого. Так Маганветар призывает меня к себе. Перед глазами возникает дрожащее изображение земли, наполовину затопленной, наполовину охваченной пламенем. Воздух раскаляется.

Узнаю́ голос Заль, однако…

Вот нота, которую взяли мы с Даем, когда впервые попробовали петь вместе, та самая нота, которая подняла из океана волну. А вот нота, которой я в Шпицбергене растопила землю. В этой исковерканной механической мелодии кроется песня, которую я не спутаю ни с какой другой.

Моя собственная песня. Но Соловей сделал ее еще губительнее и мощнее.