Мария Британ - Бояться нужно молча

– А что ты предлагаешь?

– Например, себя.

Я давлюсь со смеху.

– Это, конечно, великодушно с твоей стороны, но…

– Сова, у тебя совсем крыша поехала?

– Нет, Кир, я не людоед.

– Вообще-то, я хотел предложить связные ящики. Присылал бы тебе еду, к примеру, раз в день. А ты бы по Сети говорила мне координаты. Надеюсь, вдоль дороги к третьему блоку Семерка догадалась установить почтовые точки.

– Без понятия, – хмыкаю я. – А если что-нибудь пойдет не так? Я же сгрызу своих коллег. И это будет на твоей совести.

– Поверь, Сова, совесть сбежала от меня сразу после того, как увидела мои бесстыжие глаза. Ну что? Согласна?

– Ладно, буду тебе писать. Мало ли что нам понадобится.

Посидев у меня еще немного, друг уходит, сетуя, что его ждет Карина, а мне нужно поспать. Я забираюсь в постель и погружаюсь в мир новых кошмаров.

Веселье, принесенное Киром, угасает с такой же скоростью, с какой нарастает тревога.

Потерпи, Элла. Я буду с тобой в любом случае. А сущностью или человеком – неважно.

Я изучаю отчеты и выкидываю старые документы. Клочки бумаги летят в мусорное ведро. Карл за своим столом паяет микросхемы. Мозг фонтанирует жуткими идеями – впору писать ужасы. А все из-за того, что Шейра не берет трубку.

Сегодня я набирала номер дочери раз десять, не меньше. Где ее носит? Работать она пошла… Наглая ложь. Ей чихать на мои предостережения и советы. Пранки ей подавай. Эгоцентричная дурочка.

– Что-то случилось, – бормочу я. – Она… о боги, она…

– Не накручивай себя, – перебивает меня муж. – Вдруг действительно работа?

– А Элла?

– Вот что я думаю… – запинается Карл. – Только не волнуйся. Я пролистаю списки обнулившихся.

– Что? – Он не в себе. Он просто не в себе. – Что ты такое говоришь?!

– Лучше убедиться, что Шейры и Эллы там нет.

– Да… – киваю я, стараясь задушить новый поток жутких догадок. – Ты, наверное, прав. Я позже им позвоню. Если не ответят, завтра спустимся в отделение сущностей.

Карл возвращается к микросхемам, а я никак не могу успокоиться. Папка-регистратор глядит удивленными прорезями и ждет, когда я облегчу ее ношу. Но ей придется потерпеть: мне не до бумажек. Готовясь заклевать меня, стервятники «а вдруг» расправляют крылья. Где мои девочки? Наткнулись на сущностей? Совершили что-то плохое? Поседели? Нет, они бы не обнулились. Они бы не поступили с нами так жестоко.

От мрачных мыслей меня отвлекает стук. В кабинет вбегает главный Утешитель отделения последней стадии – растрепанная и запыхавшаяся Рене. Что-то случилось. Или кто-то . Элла? Шейра? Карл сгребает микросхемы в ящик и спешит ко мне.

– Надеюсь… – осекается он, стискивая мои плечи.

– Среди Последних ваших дочерей нет. – Утешительница опирается на стол и прокашливается. – Я по другому вопросу. У нас гости. Родители моей пациентки.

– История болезни?

– Скинула вам на планшет.

– Ладно, почитаю. – Я активирую экран и проверяю почту.

– Ей семь, у нее планемия и проблемы с сердцем. Это все, что вам нужно знать, – закусывает губу Рене. – Есть вероятность, что обнуление она не выдержит. Но родители пообщались с Семеркой, и те одобрили.

– Наши исследования не окончены, – протестую я.

Утешительница чувствует мою неуверенность и с нажимом произносит:

– У нас нет выбора. Семерка подписала документы. Мне жаль. – Она потупляет взор и, пошатываясь, шагает к двери. – Хорошего дня. И, кстати, родители девочки уже здесь.

Я напрягаюсь. Рене чего-то не договаривает. Я хочу догнать Утешительницу и вытрясти из нее правду, но ладони Карла все усерднее давят на плечи.

– Пусть войдут! – кричит он ей вслед.

Мы тонем в неведении несколько секунд. Я бы осталась в них жить, но город не щедр на альтернативы: продает вечность взамен на жизнь. Валюта на любителя.

Немолодые мужчина и женщина переступают порог. Она улыбается и, присев на диван, закидывает ногу на ногу. Ее муж осторожно, плавно опирается о стену, словно боится, что она картонная. На его теле цветут гематомы, а женщина излучает здоровье и наивность.

– Я Эмили, – представляется она. – Это мой супруг, Вилли. Наслышаны о вас…

– Очень приятно. Но давайте ближе к сути, – мягко прошу я.

– Мы хотим попробовать… – Она дожидается кивка мужа и продолжает: – Ваш метод лечения.

– Вы понимаете, чем это может закончиться? – Я давлю на столешницу так отчаянно, что пальцы начинают трястись.

– Кажется, нет, Глория, – цепенеет Карл.

– Мы все обдумали! – убеждает нас Эмили. – Да, Вилли?

Кабинет наполняет тишина. Мои стервятники едва не сжирают меня, прежде чем ее муж соглашается.

Я проклинаю сегодняшний день и беспечность этих двоих. Во мне клокочет протест, но что я могу сделать, если они – добровольцы? Если они устраивают пикник на рельсах, слыша стук колес? Если верят, что поезд подождет, пока их праздник не закончится?

Я бессильна перед надеждой. К сожалению.

– Хорошо, – сглатываю я. – В случае… обнуления. Вам нужна подстраховка?

– Те разработки подойдут, – мрачнеет Эмили.

Вот оно. То, о чем молчала Рене. То, из-за чего я ненавижу свою работу и добровольцев.

– Что?!

– Пожалуйста, – всхлипывает она, – помогите.

– Это слишком опасно.

– Нам нечего терять, правда?

– Всегда есть что терять, – качает головой Карл.

– Вам тоже, – впервые за весь разговор подает голос Вилли.

– Уважаемые… – я поднимаюсь. – Если мы заключаем договор, с нас снимается ответственность за операцию. Так что, прошу, давайте без угроз. – Документы ложатся на стол. – Подписывайте.

Дальше все происходит в безмолвии. Сбившееся дыхание Эмили, ее синие пальцы, скрип ручки – женщина вынуждает согласиться и себя, и мужа.

Мы договариваемся провести операцию через пять дней. Попрощавшись, Эмили ныряет в коридор, а Вилли застывает в дверях и пронизывает меня будоражащим странным взглядом. Будто знает, чем это закончится. И умоляет меня отказаться.

Но я не отказываю добровольцам.

Загружаю историю болезни. Всплывает фото веселой рыжей девочки. Что бы она выбрала, если бы была совершеннолетней?

Гореть мне в аду, если не то же, что и родители.

Дождавшись вечера, я включаю планшет. Настало время звонка в блок номер три. Я помню голос секретарши – жестокий, холодный, презрительный. Она не сущность – хуже. Как и все Утешители, она не способна сострадать, и в этом ее проклятие.

– Нет, Элла не хочет ни с кем общаться, – в очередной раз чеканит женщина.

Я знаю, знаю, как тяжело тебе привыкнуть к седине, сестренка. Ты постарела в двенадцать. Но умоляю, не старей душой.

Я бросаю трубку. Утешительница слишком спокойна, а во мне бурлит желание растормошить ее. Нет, истерика здесь не поможет.