Мария Британ - Бояться нужно молча

Впервые за две недели, не считая Нового года, Линда предложила погулять. Неужели есть надежда?..

– Давай не будем о надежде, – поежилась она. – И… передай Ларсу, что он ублюдок.

– Но этот ублюдок прав. – Скривившись, я пощупал ссадину.

– Я бы нашла способ проверить влияние облучения и без твоего согласия. Так что расслабься.

– А я бы с радостью стал тираном и закопал бы свои разработки где-нибудь на окраине города, если бы…

– Не было так поздно? – выдала она.

– Прекрати.

– Да ладно тебе. – Линда выпорхнула в коридор. – Куда пойдем?

– Секрет.

На улице валил снег. Кожа горела от тридцатиградусного мороза. Я нырнул носом в шарф. Наша цель находилась неподалеку – в подвале соседнего небоскреба.

– Ты… будешь моим солнышком? – улыбнулся я, увлекая Линду за собой.

– Что за глупые вопросы? – расхохоталась она.

Смех бусинами рассыпался по сугробам, и чудилось, что от его тепла ледяная корочка медленно таяла.

– Тогда набьем татуировки в виде обручальных колец. Как тебе?

Внезапно веселье угасло. Снег похоронил бусины, усмирил их, а вместе с ними и все, о чем я мечтал.

– Это… предложение?

Мы шагнули к подъезду, и она замерла. Вытаращилась на меня, точно на любимый Dodge DC8.

– Да, – подтвердил я и заключил ее в объятия.

Под толстым слоем одежды ютилось хрупкое тело. Соломинка. Мне хотелось удержать ее, спрятать, чтобы она не ускользнула ни к Ларсу, ни к монстру, убивавшему ее. Я бы вогнал ее под кожу. Иглой, занозой – чем угодно, лишь бы она никуда не делась.

– Ты согласна?

– Оскар. – Линда отстранилась и поднялась на носочки. – Что, если я не вылечусь?

– Никаких «если», – отрезал я. – Мы найдем лекарство.

Она закусила губу. Как и тогда, на выставке, она знала, чем все закончится, но скрывала от меня правду, боялась проспойлерить , будто мы до сих пор бродили по вселенной фон Триера.

– Ты так и не ответила.

– А ты сомневаешься?

– Нет, но…

– Я согласна.

Я обрадовался, даже не подозревая, что своим «согласна» она подписала себе приговор.

Мы набили татуировки на безымянных пальцах. Бесконечные солнца. Я едва не потерял сознание от боли, а Линда – от смеха, словно ее щекотали перышком. Она веселилась, вытряхивала оставшиеся бусины, неслась навстречу торнадо. Ее миг был ярче моей вечности. Я чувствовал: это потому что напоследок .

Перед смертью цветок всегда благоухает слаще прежнего.

Мы расписались через несколько недель. Без празднований и гостей. Сняли квартиру. Родители – и ее, и мои – не отговаривали. Я позвонил Такеру, так что деньги у нас были. Dodge DC8 – тоже.

Узрев во дворе автомобиль, Линда, кажется, побила рекорд по прыжкам в высоту. А после завалила меня видео с инструкциями по созданию хот-рода. Мы делали его вместе. Он обрастал мускулами, привыкал к новому сердцу, более мощному и бойкому, обнажал его перед нами и требовал, чтобы мы обнажили свои.

Но выходные заканчивались, и я погрязал в исследованиях. Линда седела. В городе гремели взрывы, люди паниковали. Семерка больше не могла закрывать на это глаза – к осени мы отгородились от внешнего мира.

Тюрьма номер триста двадцать оберегала заключенных. Но недостаточно: убийства продолжались. Разработки передали врачам, а излучение назвали кармой. Я протестовал, но меня не спрашивали. Анонимность – единственное, чего мне удалось добиться. Люди возненавидели бы человека, сотворившего с ними это . А я… я боялся.

Индикаторы вшивали всем без исключения. Чтобы контролировать каждый шаг и засыпать без страха. Но мы не учли, что по ту сторону нас ждет расплата.

Я набирал команду Утешителей. Все, у кого имелось медицинское образование, пробовали себя в квесте на выносливость. Потом его отменили. Как по мне, глупость. Многие обнулялись, наблюдая за Последними. Многие сходили с ума. Без фильтра в третий блок попадали не те .

И я был среди них.

Линда заглянула ко мне в кабинет ранним утром. Я еще не ложился. Глаза слипались, но я строчил отчет – теперь уже задним числом.

Белая форма не шла ей, особенно сейчас, когда наш город отмечал двадцатый Новый год в заключении. Линда любила яркую одежду. Но теперь даже ее кудри утратили цвет. Кожа высохла, как осенний гербарий, зрачки посветлели, а вместо рук скрючились ветки умирающей осины. Линда медленно обнулялась. Она была самой долгой Последней. Но как могла цеплялась за жизнь.

Раз в неделю мы выезжали из блока, чтобы исколесить на хот-роде город. Рев мотора, запах бензина и скорость на несколько часов возвращали Линду к точке отсчета, и она клялась мне, что ни о чем не жалеет.

– Можно? – робко улыбнулась она, скользнув в кабинет. – Не спится что-то.

Линда ссутулилась и, облокотившись на стену, окинула меня взглядом. За полмесяца она постарела лет на десять. Индикатор светился оранжевым – зеленого не было ни разу.

– Всю ночь не ложился? – поинтересовалась она. Слова сочились горечью. – Завал, да?

– Такер сделает из меня отбивную, если я не закончу сегодня.

Я помог ей дойти до кресла. Опустившись, она будто уменьшилась, впиталась в мягкую ткань.

– Пора принимать карму.

Запасная флешка лежала в шкафу, под отчетами.

– Ты меня любишь? – подала голос Линда. – Не думай. Ответь.

Вопрос резанул слух, пронесся по кабинету и прошмыгнул сквозь щели окна.

– Почему ты…

– Ответь, Оскар.

– Конечно. Я тебя люблю. – И поэтому заставляю страдать. Поэтому изо дня в день наблюдаю, как ты вянешь.

Куда подевалось то время, когда мы жили? Когда не считали, сколько байтов до грани?

– Почему ты со мной? – спросил я, взъерошив волосы. – Разве тебе не положено меня придушить?

– Кем положено? Такого закона нет.

– Седина – совсем не то, что дарят любимым женщинам.

Линда боялась поднимать глаза, точно мое присутствие доказывало нечто страшное, и верила в свою вымышленную магию: пока не посмотришь на хищника, он тебя не убьет.

– Молчи-и-и-шь, – протянул я. – Ты всегда молчишь, когда я прав.

И мысленно проклинаешь.

Я злился. Злился, потому что позволил ей стать моим солнышком.

– Да очнись ты, наконец! Ты ведь читаешь. Ты ведь чувствуешь это. – Я сгреб отчеты, скомкал их и швырнул в урну. – Чувствуешь! Я не вылечу тебя. Ни сегодня, ни завтра – никогда! Удивлена? Нет, ты спокойна, – рявкнул я. – Может, ты хочешь отомстить? Всадить мне нож в спину?

– Нет…

– Я искалечил тебе жизнь. О какой любви мы говорим?

Я наклонился к Линде и коснулся ее подбородка. Она съежилась, закрылась, как закрываются ночью цветы. Ее ночью был я.

– И снова я прав.

Все страхи, что копились во мне, бросились врассыпную, заполнили кабинет, стерли ластиком ту, без чьего смеха я умирал.