Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы. Судьба на плечах [СИ]

Мрак мира сгустился вокруг меня и обнял за плечи. Безмолвный приказ, копьем идущий впереди: или ты сейчас называешь мне место, или… я – Кронид, Геката. Ты видела меня в гневе.

Она дрогнула, торопливо накрываясь вуалями.

– Вижу, – шепот – звук ломающихся сухих веток под ногами, не прикидывайся старой, Трехтелая. Не притворяйся, что тебе тяжко произносить это. – Вижу ее в низовьях Ахерона, в пещерах близ второго порога…

– Колесницу!

Покои, лестницы, двери, коридоры мельтешили вокруг, сливаясь в один путь: краткий. Ржали кони, которых словно какая-то сила бросила к ближайшему выходу – будто не конюшие, а сам мир услышал мой клич… Удар бичом ожёг спины скакунов – когда летишь на крыльях злости – не до нежностей. Замелькали под копытами и колесами асфодели – сминаясь и хрустя, кое-где четверка втаптывала в землю зазевавшиеся тени; с истошным мычанием шарахнулась какая-то корова из Герионовых стад – долго эти дуры еще будут здесь ошиваться?!

В отдалении тонул крик Гекаты: «Это пополнит твой мир!»

Конечно. Будет славная жатва, если я не успею вовремя…

Танат – единственный, кто успел вскочить на колесницу во время моего рывка – стоял рядом скалою, разрезая лицом плотный, туманный у низовьев Ахерона воздух. Гипнос появился на полдороги: учуял, хитрюга, что ему уже не грозит удар двузубцем.

– Сон-то как? – осведомился он, трепеща крылышками на уровне второго вороного. – Крепок ли? Сладок ли? Кажется, все сделал, чтобы угодить, а этот… у, бесчувственный, такое творение испортил!

Танат молча повернул лицо, смерил непохожего близнеца пронзительным взглядом. Я стегнул жеребцов еще раз, не откликаясь и не оборачиваясь. Проклятая туника сползла окончательно, тряпкой мешалась в босых ногах.

– Ну, куда мы сейчас-то летим? – томно поинтересовался Гипнос. Он лениво взмахивал крыльями и позевывал, а на ходу еще и в чаше маковый настой мешал, однако же двигался вровень со скоростью колесницы. – Ну, полезла дурища под Тифона… с ее рожей – ей мужика нигде и не найти, только что в Тартаре… или во сне, – хихикнул, приподнимая чашу. – Да Морфей, бедняк, до такого и не додумается. Опять же, свадьба тут… брачная ночь, – он причмокнул, зная, что я занят колесницей и прямо сейчас пытать его не буду. – Завидно стало! А может, ей уже давно и мечталось – чтобы поздоровее, значит. Она уж и на братца посматривала, а он на нее даже и не косится…

Танат вопросительно покрутил своим мечом. У него-то руки были свободны.

– Двузубец мой возьми, – буркнул я, не отрываясь от дороги: вот-вот должен был показаться первый порог Ахерона. – Шарахни как следует, может, ум появится.

– Да что с этой Ехидной не так-то? – искренне удивился Гипнос. – Не все равно, с кем она: с Тифоном, с Хароном или с… ой.

Он что-то вспомнил и прикусил язык.

– А ты хоть знаешь, – это не кнут, это ударил мерный голос Таната, а лошади понеслись из последних сил, – что после такого бывают дети?

Гипнос замер в воздухе с открытым ртом. Чаша перевернулась в его руках, заставляя несколько сотен теней отправиться в противоестественный сон в мире мертвых.

Будь Тифон и Ехидна богами – я не гнал бы так, а Танат не стал бы сдергивать меня с брачного ложа. Богам тоже нужно время, чтобы выносить и родить. С чудовищами же и порождениями Геи никогда нельзя сказать наверняка: не зря первые родственны чуду, а вторые по матери плодовиты…

Я опасался опоздать – и я опоздал.

Пол, стены и даже потолок пещеры, куда мы влетели, едва спрыгнув с колесницы, были покрыты разнообразными тварями, точнее, тваренышами: ползающими, рычащими, визжащими, готовыми убивать через несколько дней… Наше появление спугнуло нескольких: в ответвление юркнула змееподобная дрянь с десятком голов; крупная крылатая пакость рванула вверх под свод – что-то вроде орла, – еще двое или трое бухнулись в болотистую жижу, кто-то зарылся в каменистую почву… эти были помельче – доходяги. Те, что покрупнее и поопаснее с виду бежать не стали. Кое-кто даже был готов зубами, когтями, ядом и огненной глоткой оборонять тело матери.

Она почти скрылась под своими же детищами, а лицо ее было перекошено мукой и блаженством материнства. Змеиный хвост ударял по земле то ли в экстазе, то ли в агонии. Глаза заволокла мутная пелена, она гладила чудовищ, ползающих вокруг нее, она даже сперва не заметила нас, а когда заметила – не подумала о цели, которая привела нас сюда…

«Увидела», – подумал я, когда она подняла голову со странной гордостью. Молча, застыв лицом почти как Танат, озирал весь этот зверинец – жутче Стигийскиих болот и свиты Гекаты. Драконьи крылья, шипастые хвосты, разверстые пасти со всех сторон, из угла рычит что-то с тремя головами, второй угол озарен вспышками пламени – там настойчиво дышат огнем. А вот кто-то отрыгивает кислоту. Взвизги, горящие глаза, шебуршание, раздвоенные языки, скорпионьи жала…

Подарочек… из Тартара. С днем свадьбы, милый сын.

Это пополнит твой мир. Дать этому выйти наверх – и умирающих станет гораздо больше, чем рождающихся. Мир потопнет в воплях, громче, чем коцитские, земля будет рождать цветы и плоды на крови и пепелищах…

С днем свадьбы, Владыка Аид.

Я собрал мой мир в кулак еще раз – и перехватил до побеления костяшек двузубец. Так, чтобы было удобнее – бить.

Первый удар был нанесен в священной тишине – как молотом по наковальне, не хуже, чем мечом Таната. Трава, подумал я, представляя глаза жены и ее танец. Так трава ложится под серп, так сжинают недозрелые колосья в час голода: трудно, но нужно…

Одновременно со вторым ударом раздался крик, вернее, вопль, поколебавший стены пещеры:

– Кронид!!! Проклятие тебе и твоему роду! Бесплодия навек жестокому! Эринии! Тартар! Предвечный Хаос! Оставьте его бездетным навеки за то, что он сотворил!

Я шагнул вперед – она пыталась отползти, защищая руками только что рожденное отродье. Остальные уже лежали пластом вокруг. Пинком отшвырнул тварь в сторону. Наступил Ехидне на грудь, наклонился и подождал, пока ярость в глазах у нее смешается с ужасом.

– А у меня и без того никогда не будет детей, – поведал тихо. – Зря проклинаешь. Мир мертвых – не море и не небеса, он бесплоден, и бесплоден его Владыка. Это жребий. У меня никогда не будет детей – из-за…

Из-за той сволочи, которая произвела меня на свет, и еще полусотни таких же, в том числе отца ублюдков, которых я только что истребил. Из-за того, что мне вечно нужно держать их замки на себе, быть адамантовым стержнем этого проклятого мира – я…

Она уже не смотрела с яростью. Никак не смотрела. Прикрыла глаза и тихо подвывала, по-бабьи, болезненно…

– Наверх, – прохрипел я свой вердикт. – Возвращаться – не сметь. Иначе – в пепел.