Владимир Лещенко - Тьма внешняя

Старшие сидели рядом с младшими, ничуть не чинясь, то обсуждая военные дела, то переходя к разговорам о делах житейских. Кер тоже сел немного в стороне, и ближайший к нему человек, поздоровавшись, подал ему кусок мяса на кинжале. В ответ Кер молча протянул ему свою флягу, где еще оставалось немного сидра.

– Истинно говорит Дева, братья, – с жаром говорил кто-то из присутствующих тут. – Все церкви запроданы попами Сатане! Помню, как-то в Лавиньи наши подпалили собор святой Женевьевы. Так клянусь, сам видел – как дым то пошел, изо всех окон дьяволята и полезли… Мелкие, с крыльями, навроде как у летучих мышей, и пищат – аж в ушах звенит! А как крыша рухнула, вылетел самый главный. Вот с таким рогом во лбу и хвост в две сажени! Крест честной, сам видел!

– Не знаю, не знаю, – с сомнением отвечал ему другой голос, обстоятельный, с явственным нормандским акцентом, – то был Ингольф Ле Камбре, бывший деревенский нотарий, ныне командовавший знаменем Десницы Божьей. – Может, и живут где бесы, только вот мои ребята рассказывали, что, когда разбивали в Амьенском соборе раку с мощами, то внутри никакой нечисти не водилось, а только пыль, грязь, паутина, дохлые крысы, да один череп собачий…

Кер не удивился и не ужаснулся. Он уже давно отвык ужасаться чему бы то ни было.

– О чем думаешь, Пьер? – донеслось с другой стороны.

– О чем думаю? – задумчиво произнес хрипловатый голос. – Вот побьем мы и всех знатных, и попов, и короля – и какая тогда жизнь настанет?

Капитан узнал говорившего.

То был Пьер Рябой, командовавший одним из пяти знамен, с которыми Дева выступила в поход на юг.

Насколько мог понять капитан, он был еретиком, причем принадлежал к весьма странной ереси. Время от времени он изрекал такое, по сравнению с чем даже проповеди Светлой Девы (он теперь даже мысленно страшился назвать ее Дьяволицей) казались вершиной благочестия.

Например, что Христос и Сатана равны по своей силе, и что оба они – дети другого, еще более великого Бога.

Рябой умел складно говорить, словно прежде был не мужиком, а монахом.

На спине его были следы кнута, а толстый синий шрам, наискось опоясывающий шею, мог поведать о виселице, с которой его обладатель сорвался за несколько мгновений до того, как петля сломала бы ему позвонки. В свое знамя он отбирал исключительно крестьян, ибо считал, что только труд землепашца угоден Господу, а все остальное – от лукавого.

При всем том, как ни странно, в его воинстве поддерживались настоящий воинский порядок и железная дисциплина.

За обнаруженное золото секли кнутом – оно считалось дьявольским металлом и источником порока, а за грабежи у простолюдинов, будь то селянин или городской житель, карали особенно жестоко, хотя и другие подобного тоже не одобряли.

Пьер был единственным, кто посматривал на капитана с нескрываемой неприязнью, впрочем, не пытаясь как-то повредить ему.

– А ты-то сам как думаешь насчет этого, Рябой?

– Да что я, – произнес Пьер и некоторое время помолчал. – Я думаю, надо разойтись по своим деревням да и землю пахать, трудиться как Господом завещано. А если кто влезет к нам из соседних королишек – собраться да знатно встретить. Вот хочется послушать, что народ думает.

– Надо будет в другие земли пойти воевать: тамошние короли нас в покое не оставят, – заявил кто-то.

– Пусть сунутся только! – подхватило сразу несколько голосов.

– Нет, что же это, – не унимался первый. – Своих гадов повыведем, а других пощадим? Пусть и дальше из честных христиан кровь сосут? Да и попы опять же – разве Дьявол им позволит нас не трогать?!

– Это что ж, одну войну закончим, и сразу другую начнем?! Ну нет уж!

– А если Светлая Дева прикажет?

– Ну разве что она…

– А пусть Беспощадный скажет, он у нас вроде как самый умный, – бросил кто-то.

– Точно – давай, Арно! Эй, тихо там – Беспощадный говорить будет!

– Ну что вам, братья, сказать? После победы Светлая Дева, наша госпожа, станет нашей королевой; это ясно.

– Само собой, – поддакнули собравшиеся.

– Ну и будут как и везде – три сословья. Те, кто воюет, те, кто служит Богу, и те, кто их кормит и одевает.

– Подожди, – Пьер Рябой был явно удивлен услышанным. – Это что же, и попы будут, и рыцари, так?

– Ну да.

– А откуда ж им взяться, если мы их под корень вырежем?

– Откуда? – в голосе Арно Керу послышалась затаенная насмешка. – Да из нас же. Лучших воинов наша королева сделает рыцарями, а тех, кто проповедует Ее слово – пастырями и епископами или как там они будут называться…

Собравшиеся ответили на слова Беспощадного дружным хохотом.

– Ну, сказанул! Это я, значит, буду рыцарем?!

– Чур, я граф!

– Ха-ха! Граф Одноухий, сир Большого Свинарника! А герб уже себе придумал?

– Конечно: навозная куча с вилами!

– Это что, и подати опять будут, и повинности?

– А право первой ночи? Эх, хорошо бы!

– Да зачем тебе право первой ночи: ты и так, почитай, всех девок в нашей деревне испортил!

Вновь последовал многоголосый гогот.

– Слушай, а ведь верно, – бросил вполголоса один из сидевших поблизости от Кера своему соседу, – ты вспомни, Малыша Ферри: сопляк, мальчишка, беглый послушник монастырский, ни на что не годился, как кобылам в обозе хвосты крутить. А какой важный да толстый стал с тех пор, как его писцом при главном проповеднике сделали!

– Погоди-погоди, – повысил голос Пьер, похоже, не разделяющий веселого настроения соратников. – Что-то ты не то говоришь, друг Арно. Я ведь слыхал уже такое – про это нам всю жизнь церковные крысы да господа в уши дудели. Это не иначе кровь твоя дворянская знать о себе дает, вот ты и хочешь все по старому поворотить, – медленно, с расстановкой произнес он.

Повисла тишина. Худшего оскорбления придумать было нельзя, и все напряженно ждали, чем ответит Беспощадный.

– Это ты, дружище, что-то не то говоришь, – наконец ответил бывший рыцарь, и в его голосе клокотала ярость. Дворянства меня сам король уже давно лишил, а насчет крови – так ведь как знать, кто был твой настоящий отец!

Вновь стало тихо.

Поднявшись, капитан зашагал прочь, не дожидаясь, чем закончится столкновение.

Возле одного из костров, мимо которого он проходил, в кругу одобрительно хлопавших зрителей вертелись, колотя в бубны, три обнаженные плясуньи; их тела в отсветах пламени казались отлитыми из темной бронзы. Зрелище, ставшее почти обычным здесь. Немало женщин пристало к ним и помимо воительниц Безносой. Проститутки, хотя тут на особый заработок рассчитывать не могли, просто искательницы приключений, жены, последовавшие за мужьями, подружки, увязавшиеся за милыми, и бабы, уведенные из родных мест насильно, хотя это строго запрещалось. Впрочем, уже через несколько дней они ничем не отличались от обычных обозных шлюх.