Лэйни Тейлор - Мечтатель Стрэндж [litres]

Но дело было не только в этом. Город выглядел заброшенным, в нем царила атмосфера затяжного отчаяния. Вокруг него в стройном овале возвели крепостные стены, но их гармония была нарушена. В четырех местах стены обвалились. Расположенные с геометрической точностью, в четырех главных точках находились огромные плитки из того же неземного металла, что и цитадель. Большие конусообразные блоки, каждый из которых приравнивался по размерам к замку, но при этом совершенно гладкие, без окон и дверей. Сверху они выглядели как набор крупных статуэток на карте, придерживающих края города, чтобы его не сдуло.

Издалека было трудно разобрать, но на вершине каждой из них что-то стояло. Статуи, скорее всего.

– Что это за гигантские блоки? – спросил Лазло Рузу.

– Это якоря.

– Якоря? – Лазло прищуренно всмотрелся в даль, оценивая положение блоков относительно гигантского серафима наверху. С виду он парил прямо по центру над ними. – И предназначение у них как у якорей? – Он подумал о кораблях в гавани, но в этом случае должна быть якорная цепь. Ничто видимое не крепило серафима к блокам. – Они не дают ему улететь?

Руза сухо улыбнулся:

– Они не тратили время на объяснения, Стрэндж. Якоря появились в тот же день, что и они, и плевать, что внизу. – Руза кивнул на процессию позади них. – Как думаешь, сможет один из этих гениев их переместить?

– Переместить якоря? Ты считаешь, таким образом можно передвинуть цитадель?

Парень пожал плечами:

– А как еще? Прикрепить к ней тросы и потянуть? Я знаю только то, что она не исчезнет тем же способом, каким появилась. Скатис мертв.

Скатис.

Имя напоминало шипение змеи. Лазло покрутил его в голове, и вдруг юношу осенило, что Руза заговорил. Ну, справедливости ради, тот никогда не замолкал. Но суть в том, что в тайне, которая связывала им язык до сих пор, больше не было нужды. Лазло мог задавать вопросы. Он повернулся к другу.

– Не смотри на меня так, – предупредил Руза.

– Как?

– Будто я прекрасная книга, которую ты собираешься открыть и поглотить своими жадными безумными глазами.

Лазло рассмеялся:

– Жадными безумными глазами? Поглотить? Ты что, боишься меня, Руза?

Внезапно во взгляде друга сверкнула сталь:

– Ты знаешь, Стрэндж, что задавать такой вопрос тизерканцу равносильно вызову на поединок?

– Что ж, – начал Лазло, который уже давно понял, что не стоит доверять всему, что доносилось изо рта Рузы. – Тогда я рад, что задал его тебе, а не какой-то свирепой воительнице, как Азарин или Цара.

– Фи, как грубо! – обиженно фыркнул Руза. Его лицо сморщилось от притворных рыданий. – Я свирепый! – взвыл он. – Очень!

– Ну-ну, полно тебе, – утешил Лазло. – Ты очень свирепый воин. Только не плачь. От тебя у меня коленки трясутся.

– Правда? – пропищал Руза тоненьким голоском, полным надежды. – Ты же не говоришь это, просто чтобы успокоить меня?

– Два идиота, – бросила Азарин, и Лазло почувствовал странный приступ гордости с чем-то, очень похожим на толику теплоты, оттого что она назвала его идиотом. Они с Рузой пристыженно переглянулись, а Азарин обошла их и возглавила процессию.

Не так давно Лазло слышал, как она спорила с Эрил-Фейном – женщина явно хотела остаться с ним в Форте Мисрах. «Почему ты со всем справляешься в одиночку?» – сердито спросила она, после чего развернулась и ушла. И когда Лазло оглянулся напоследок, чтобы помахать – караван начал спускаться по тропинке, оставив Богоубийцу позади, – тот показался ему не только обессиленным, но и напуганным.

Если в городе было безопасно, как он заверял, тогда почему он выглядел таким разбитым и отказался пойти с ними?

«Что же там произошло?» – гадал Лазло. Он больше не хотел задавать вопросов. Всю оставшуюся дорогу в Плач они ехали в тишине.

Эрил-Фейн стоял на склоне и наблюдал, как караван движется к городу. Им потребовался час, чтобы доехать, появляясь и исчезая из виду среди гущи деревьев, и к тому времени, как они окончательно вышли из леса, всадники оказались слишком далеко, чтобы разобрать, кто есть кто. Воин мог отличить спектрала от верблюда – но на этом все. На улице уже темнело, что тоже не помогало.

Азарин должна идти во главе. Она будет сидеть с ровной спиной, глядя вперед, и никто сзади не заподозрит, что лицо женщины полно грусти. Одиночества. Обнаженной, опустошающей скорби .

Он сделал это с ней. Снова и снова.

Если бы только она бросила свои попытки… тогда бы он мог перестать сокрушать ее. Эрил-Фейн никогда не станет тем, на кого она надеялась – тем, кем он был однажды. Прежде чем стал героем. Прежде чем стал хотя бы мужчиной.

Прежде чем стал любовником богини отчаяния.

Эрил-Фейн содрогнулся. Даже после стольких лет мысль об Изагол Ужасной пробуждала в нем неистовую бурю – из злобы и тоски, желания и отвращения, насилия и даже влечения: все это кипело, кровоточило и корчилось, как яма с крысами, поедающими друг друга живьем. Вот во что обратились его чувства, во что обратила их Изагол. В нем не могло остаться ничего хорошего или искреннего. Все разлагалось и гнило, задыхаясь от ненависти к себе. Какой же он слабый, какой жалкий! Может, в итоге он и убил богиню, но не освободился от ее власти – этого никогда не произойдет.

Если бы только Азарин его отпустила! Каждый день, пока она ждала, что он вернется к прежнему себе, он нес бремя и ее одиночества.

Своей матери тоже. По крайней мере, он мог отправить ей на попечение Лазло, в надежде, что это поможет. Но он не мог отправить домой с Азарин кого-то вместо себя… чтобы стать ее мужем.

Только она могла принять этот выбор, но Азарин отказывалась.

Эрил-Фейн сказал Лазло, что в Плаче ему плохо спится. Что ж, он сильно преуменьшил. От одной мысли, чтобы закрыть глаза в городе, его кровь застывала в жилах. Даже здесь, на таком расстоянии, что город казался игрушечным – приятное мерцание далеких сфер и старого золота, – он ощущал его атмосферу как щупальца, желающие затащить его обратно, и от этого его охватывала дрожь. Лучше, чтобы никто не видел его таким. Если Богоубийца не может взять себя в руки, то чего ждать от остальных?

Чувствуя себя самым трусливым человеком в мире, Эрил-Фейн отвернулся от города, своих гостей и жены, которую не любил, потому что не мог любить, и поехал по короткой тропинке обратно в Форт Мисрах.

Завтра, убеждал он себя. Завтра он вернется в Плач, к своему долгу и кошмарам, которые преследовали его по пятам. Каким-то образом он найдет в себе смелость закончить начатое пятнадцать лет назад и освободит свой народ от последнего пережитка долгих мучений.

Даже если никогда не сможет освободиться сам.