Кшиштоф Пискорский - Тенеграф [litres, edited]

Выходило, что слуги церкви носили на пальце ядовитую змею, которая могла укусить в любой час дня или ночи. Одна мысль о страхе, в котором им приходилось жить, приводила меня в ужас.

— Я не думал, что кто-то еще, кроме фанатиков эклезиарха, согласился бы на нечто подобное, — пробормотал я.

Князь пожал плечами.

— Я уже пару раз едва не погиб. Перстень — это цена, которую я согласился уплатить, чтобы спасти жизнь, — ответил он. — И цена эта на самом деле небольшая.

Я улыбнулся, вспомнив ужас на его лице, когда нечто притронулось к нему через тенеукорот.

— Кроме того, это временный уговор. А у перстня есть еще и куда более практичное применение, — Князь прервался, чтобы допить пиво. — Эклезиарх использует его, чтобы вызывать людей. Как вот только что. Два прикосновения — это сигнал, что нужно бросить все и прибыть в его кабинет.

Черный со стуком отставил кружку и встал.

— Пойдем, — сказал он. — Я представлю тебя Андреосу.

— Думаю, это плохая мысль, — ответил я, зная, что инквизиторы не слишком тепло относятся к тем, кто манипулирует тенепространством и пережил собственную смерть.

Я мог себе вообразить длинный список утонченных пыток, которые послужили бы наказанием за подобное святотатство.

— Полагаешь, это имеет хоть какое-нибудь значение? — спросил Черный. — Правила — для слуг Андреоса. Я бы вошел в союз с самим Всетенью, сумей я при этом что-то выиграть. Кроме того, я скажу ему, что ты мой старый друг, прекрасный фехтовальщик, которого я уговорил помочь мне…

Он замолчал и непроизвольно потянулся к ладони.

— Что случилось? — спросил я, обеспокоенный выражением его лица.

— Странно. Три прикосновения…

— Что это значит?

— Не знаю… О таком сигнале мы не уславливались. Два означают: прийти тотчас же. Но три? — ответил он, смущенный.

— Покажи мне перстень.

Черный Князь снял украшение и положил его мне на ладонь. Пока мое человеческое тело держало его под светом ламп, я заглянул в тенепространство.

Через несколько секунд вернул перстень владельцу.

— Что ты сделал? — он подозрительно посмотрел на меня.

— Ничего особенного, — пожал я плечами. Я не собирался открывать ему, что одним движением разорвал туннель, который с огромным трудом вырезал некий анонимный тенемастер.

— Пора в путь, — сказал я.

Мы вышли из таверны и отправились на встречу с эклезиархом Андреосом, вторым после короля важнейшим человеком в Сериве.

Меня всегда забавляло, что в светлом мире существует так много религий. Темные существа не слишком-то интересуются такими вопросами. Большинство из нас соглашались с тем, что некогда существовал Творец, который впоследствии исчез за такой плотной завесой времен, что не имеет никакого смысла гадать, откуда он взялся и какова была Его цель.

История мира темных существ шла параллельно с историей мира людей. Существовало множество аналогий. Люди познали огонь, мы начали манипулировать горячими течениями. Люди стали строить города, мы же создали пластыри и стали соединяться в конструкты. Люди открыли пушки и тенестрелы, а мы — световые копья и темносторонные снаряды.

Одним из немногих изобретений светлой стороны, которому у нас не было соответствия, оказалась религия откровения. Просто-напросто ни одному существу из темного мира и в голову не пришло говорить другим, что он беседует с Богом-Творцом и знает о Его планах. Долгие тысячелетия, отделяющие нас от начала мира — а было это единственным событием, в котором мы узрели руку Бога, — казались нам непроходимым барьером.

Насколько же более богатыми были верования светлой стороны! Тут первобытные люди почитали огонь, ибры — предков, с которыми они чувствовали связь и память о которых, совместный опыт они передавали следующим поколениям. Города-государства Востока имели огромное количество божеств, которых прославляли армии пророков. Анатозийцы придумали своего единого Бога, чье лицо заслонено вуалью мистических формул. Был Он таинственным архитектором мира, а скорее — двух миров, которые он населил существами, являющимися двумя половинками одного целого. У нас были схожие представления, однако, в противоположность нам, анатозийцы были убеждены, что они могут не только прочесть его замыслы благодаря вычислениям, производимым с помощью цифр, в которые они переводили свои книги откровений. Они также полагали, что сумеют навязать Создателю диалог.

Для сравнения, верования вастилийцев прозрачны и просты, как сухие равнины их страны. С древних времен они почитали самую мощную силу, какую видели вокруг себя, — то есть солнце, этот шар, полный таинственной энергии, порождающий тени с необычными свойствами.

Поскольку ибры и анатозийцы исторически были врагами Вастилии, религия в Сериве прежде всего преследовала две вещи: соединение и науку тенемастеров. Все, что было принято на Востоке и на Юге, попадало под табу, а любое нарушение выводилось под яркий свет. Вастилийцы полагали свет солнца добром — проникая в человеческие тела, он изгонял из них все зло, грехи и дурные мысли, которые материализовались под покровом тени.

Все самое важное в жизни вастилийцев делалось в полдень, при самом светлом свете. Среди бела дня проходили суды, свадьбы и похороны. Сладкие часы греха и непристойных желаний наступали вечером, когда Вечный Свет прятался за горизонтом, а человек вновь объединялся со своею первичной природой; зло, изгнанное днем, теперь возвращалось в тело.

Каждое утро, когда стража сносила в гарнизон трупы, найденные в переулках и канавах, суеверные вастилийцы получали очередное доказательство, что их священники правы.

Когда появился эклезиарх Андреос, он твердой рукою очистил вастилийские верования от скорлупы местных обычаев и суеверий. Веру же он вознес в ранг сильной институции, чьей вооруженной рукой сделалась инквизиция. Еще пятьюдесятью годами ранее та едва ли насчитывала двенадцать служащих. Сегодня на нее работало более ста следователей, да еще армия платных доносчиков. Долгая война, упадок многих родов и снижение роли дворянства превратили ее в самую мощную силу в Сериве.

А мы шагали прямиком в лапы инквизиторов, пересекая центр широкой Площади Всесветлости, в конце которой возносилась Базилика Светосхождения, троекратно превышавшая в высоту окружающие ее здания. На кровавом вечернем небе выделялись черные фигуры святых над ее аттиком. Тени их на мостовой напоминали контуры гигантов.

В некотором смысле меня радовало, что на встречу с эклезиархом меня ведет Черный Князь. Как сущность, рожденная по другую сторону, в черном море за тенями, я наверняка был худшим кошмаром инквизиции. Нужен был какой-то запасной план на тот случай, если Андреос посчитает меня подозрительным.