Кшиштоф Пискорский - Тенеграф [litres, edited]

Я не закончил, потому что наверху лестницы появилась Иоранда. Увидев меня, она быстро поправила растрепанные волосы.

— Ирахон? Ты не должен сюда приходить, — сказала она строго.

Я все острее чувствовал себя непрошеным гостем. Я снял шляпу и поклонился.

— Хочу лишь перекинуться несколькими словами.

Она неторопливо сошла вниз. Ее легкое платье пышно колыхалось вокруг, и казалось, что донна стекает вниз на вышитом цветами облаке.

— Со мной или с Саннэ?

— С тобой.

Она кивнула, провела меня в кухню рядом с лестницей и закрыла дверь. Мы сидели друг напротив друга, она переплела пальцы, и я внезапно почувствовал себя так, словно встретился с безжалостным судьей, который знал о каждом постыдном моменте моей жизни. Очередное из проклятых, странных воспоминаний Арахона.

Я попросил прощения за свое поведение на корабле. Объяснил, почему никогда не сумею стать для нее Арахоном и не могу его изображать. Она же за все время не промолвила ни слова, а лишь смотрела внимательно, словно размышляя над тяжестью приговора.

Когда я закончил, наверху раздались шаги.

Тяжелые мужские сапоги.

Я понял. Не хотел расспрашивать, кто это был. Не имел права — в конце концов, я сам только что сказал, что все, что было между нею и Арахоном, исчезло вместе с его смертью. Она была уже свободна.

Я встал из-за стола, надел шляпу, сунул руку за пазуху и положил на стол пузатый мешочек.

Иоранда вздохнула.

— Снова одно и то же… Откуда у тебя эти деньги?

— Часть — с моего счета у Петруччи. Часть — от моей новой напарницы. Должно хватить на много лет. До времени, когда Джахейро подрастет настолько, чтобы тебе помогать. Тебе не придется браться за работу, ранящую твою гордость, и не придется никого просить о помощи.

Она смотрела на кошель с презрением.

— Забери это. Мне не нужна твоя помощь.

— Нет. Ты не понимаешь. Я не смогу спокойно сражаться, зная, что в случае моей гибели ты останешься без помощи. Умоляю, возьми деньги.

В этот момент я чувствовал себя так, словно это и вправду говорил Арахон.

Иоранда вздохнула. Потянулась за мешочком и взвесила его на ладони.

— Я знаю тебя. Подарок — это твой способ справляться с угрызениями совести. А с друзьями ты разговариваешь так лишь перед опасным заданием. Ты собираешься кого-то убить?

Я пристыженно глядел на носки своих сапог.

— Ты собираешься убить… очень много людей? — уточнила она.

— Я собираюсь убить короля, — ответил я тихо, так чтобы никто не услышал. — И еще многих людей. После этого мне уже не будет места в Сериве. Мы видимся последний раз.

Лишь когда я это произнес, лед в ее глазах чуть растаял.

Она печально улыбнулась.

Привлекла меня к себе.

Прижала губы к моему лбу, к глазам.

Тогда я, темное существо со дна другого мира, впервые понял, что такое любовь. И это не было чувство только Арахона.

Последний королеубийца в истории Запада закончил плохо. Пятьдесят два года назад кавалер Курт Фауленхофф, мелкий дворянин с неустойчивой психикой, заколол владыку Бруншвии, когда тот выходил из храма после молитвы.

Официально дело было политическим. Неофициально же все знали, что причина таилась в королевском бастарде, которого носила в животе сестра Фауленхоффа — и которого король не желал признавать. Независимо от мотива, убийца достиг цели благодаря счастливому стечению обстоятельств. Сумел нанести королю лишь один удар в плечо, прежде чем его свалил на землю лорд Бартус, королевский защитник. Однако клинок перерезал плечевую артерию, отчего король истек кровью на глазах у толпы.

Королевский трибунал приговорил кавалера Фауленхоффа к сожжению, четвертованию, набивке насекомыми, волочению и вешанию. Была это казнь, какой в Бруншвии не случалось много веков.

В одну из солнечных суббот дворянина привезли на площадь, на которой собралось так много зевак, что головы их перед эшафотом походили на волосатую брусчатку. Палач сперва вложил убийце в руку кинжал — тот самый, который служил ему во время покушения на правителя — и сшил его пальцы вокруг рукояти сапожной иглой. Потом руку с кинжалом начали поджаривать над огнем. Кавалер Фауленхофф быстро потерял сознание, и алхимикам пришлось приводить его в чувство алхимическими солями.

Однако казнь лишь начиналась.

После того как его привязали к пыточному столу, палач отрезал ему вторую руку и стопы пилой, затягивая кожаные ремни и прижигая обрубки, чтобы королеубийца не истек кровью слишком быстро. Потом оторвал его член щипцами и уступил место тенемастеру, который во мраке небольшой деревянной будки открыл необычно трудный и искусный укорот внутрь обездвиженного Фауленхоффа, в точку между его кишками.

Палач же в это время обошел помост, показывая людям ведро, полное тараканов, которые отвратительно перебирали хитиновыми ножками. Потом с помощью укорота он впихнул несколько горстей насекомых прямо во внутренности дворянина.

Фауленхофф начал дергаться и визжать так ужасно, что люди теряли сознание. Он умолял палача, того, кто в это время демонстрировал публике мясницкий нож, чтобы тот побыстрее приступил к следующей части, произнося при этом последние членораздельные слова во время церемонии.

Палач, однако, не спешил. Он любил внимание толпы и восхищенные взгляды простецов. Он обошел несколько раз эшафот, а к кавалеру Фауленхоффу подступился, лишь когда в глазах того запылало истинное безумие.

Ложе пыток установили вертикально, и толпа с немалым удивлением глядела, как под натянутой кожей на животе дворянина проступают очертания тел насекомых, которые в вонючем мраке, давимые кишками и тонущие в крови, отчаянно искали путь к бегству.

Палач встал сбоку от Фауленхоффа и мясницким ножом распорол его от подвздошья до паха, а потом принялся вытягивать его внутренности. Каждую из обсиженных насекомыми горстей, что блестела на теплом солнце от крови и хитина, он подсовывал под нос Фауленхоффу. И сделал он это настолько умело, что не повредил никаких важных органов и главных артерий. Поскольку это была лишь половина казни.

Говорят, что Фауленхофф в тот миг открыл для себя такие возможности человеческой глотки, которые известны были лишь легендарным певцам — и наибольшим безумцам.

С кишками, свешивающимися с шеи, чтобы они не путались под ногами, Фауленхоффа потянули под виселицу. Там он повис на веревке. Глаза чуть не вывалились у него из орбит, но помощники палача не дали ему помереть — обрезали на время веревку, чтобы он пережил еще и последний этап казни. Он состоялся под эшафотом, куда подвели четырех запряжных лошадей.

Под коленями и на локтях королеубийцы затянули врезающиеся в тело узлы. Канаты привязали к конской упряжи. Потом стали разрывать приговоренного, но измученное тело не поддавалось. Кони фыркали, кости Фауленхоффа вышли из суставов, но сам он оставался целым. Только серел все сильнее и существовал серьезный риск, что умрет преждевременно.