Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

Я могу долго рассказывать о нашем новом доме. Если бы я не возлюбил его всем сердцем, то этот мир превратился бы в изощренную тюрьму без стен и надзирателей.

Ранним утром воздух здесь пахнет снегом и студеной речной водой. После полудня добавляются отчетливые медвяные нотки нагретого солнцем глинозема. Вечером же в дыхании небес ощущается соль молодого моря.

Я помню сделанные аппаратами НАСА фотографии марсианских рассветов и закатов. Теперь тут все изменилось — утренние и вечерние цвета стали такими же, как на Земле, но из-за запыленности атмосферы сумерки тянутся нескончаемо долго, а запад осиян умопомрачительным слоистым заревом, в котором смешаны все оттенки красного.

Подобно земной пустыне, которая преображается после каждого дождя, внезапно разгораясь яркими красками, так оживали и пустоши вокруг хребта Святой Троицы. На гребнях дюн распускались цветы — желтые, бледно-розовые, серо-голубые, тончайшие нити их корней крепились прямо к камням. Тучи песчаной мошки — мельчайших насекомых-однодневок — кружат над пустошью, словно призраки. Наполненные влагой чаши кратеров обжиты коричневыми мхами и трубчатыми серыми лишайниками. В водоемах обитают бесчисленные виды водорослей, мелких моллюсков и проворных существ, похожих на рыб.

Мы установили, что в основе здешней биологии — те же самые белки, благодаря которым существует жизнь на Земле. Несомненно, это был «подчерк» Творца!

Такая близкая родственность внушала оптимизм, поскольку запасы провизии на «Святом Тибальде» таяли, а оранжерея, которая находилась в зоне моей ответственности, девятерых пока прокормить не могла.

Я первый попробовал похлебку из рыбы, выловленной в речушке, чей исток находился на противоположном склоне Сына. Ничего вкуснее я не ел, наверное, всю свою жизнь. Мои братья глядели, как я уплетаю сваренную на костре уху прямо из котелка, и в глазах их читался вопрос, а еще — желание поскорее присоединиться к трапезе. Но они были вынуждены ждать, чтобы удостовериться, что со мной ничего не случится.

Такими были наши первые дни на Марсе. Помимо молитвы и богослужений, мы работали в поте лица. Как только был разбит лагерь, професс определил место под строительство базилики, и мы принялись копать в неподатливом грунте траншею под фундамент. Одновременно мы закладывали объекты нашей будущей инфраструктуры. На вершине Сына мы разместили узконаправленную антенну для связи с Ватиканом, на западном склоне Отца и на восточном Святого Духа каскадами выстроились панели солнечных батарей. Почти сразу начали сборку оранжереи, работа в которой для меня впоследствии стала и ремеслом, и искусством, и призванием.

Так получилось, что мы использовали и простейшие инструменты, вроде молотков и зубил, и самое передовое оборудование, которое когда-либо создавалось по заказу Церкви. Вместе с нами трудились два промышленных 3-D принтера: «Давид» синтезировал лекарства, биодобавки, сложную органику — глюкозу и жиры, которые мы могли употреблять в пищу, а «Голиаф» — строительные смеси, детали и инструменты из различных типов полимеров, пластиковые трубы, элементы строений. В качестве сырья оба принтера могли использовать все, что было под рукой: почву, пыль, грязную воду и все типы органических отходов. Это было очень удобно и даже — богоугодно, поскольку никто не хотел, чтобы прибытие человека на Марс ознаменовалось появлением возле лагеря вонючей помойки.

Здесь мы были сильнее, чем на Земле: каждый мог поднять значительный вес, не прибегая к помощи механизмов. Мой горб больше меня не тяготил, я наконец мог держать голову ровно и даже стал немного выше ростом.

Рук, само собой, не хватало, но никто не сомневался, что с Божьей помощью мы справимся со стоящим перед нами кругом задач. Каждый марсианский сол мы занимались полевыми исследованиями: наблюдением, снятием показаний с различных приборов, сбором биологических образцов, проб воды и почв. Мы работали в лабораториях и мастерских лагеря. Мы занимались заготовкой глины, которой было вдоволь в предгорьях, или камня: как мягкого, вроде туфа или пемзы, так и твердых гранитов и порфиров. Мы трудились над закладкой фундамента храма. Впрочем, оранжерея на постоянной основе была закреплена за мной, как «Святой Тибальд» — за братом Михаилом, а биолаборатория и лазарет — за братом Яковом.

Мы изготавливали кирпичи для храма по примитивной технологии, известной еще в Древнем Риме, одновременно, для заготовки блоков из гранита, мы использовали электропилы с алмазными дисками, о которых строители прошлого не могли даже мечтать.

Чего нам действительно недоставало, так это вдоволь электрического кабеля и изделий из металлов. Мы мечтали о литейном цехе или хотя бы о самой простой кузнице, но пока мы не могли самостоятельно добывать руду и заниматься ее переработкой. Единственным источником металла был «Святой Тибальд», но в его конструкции в основном использовались сплавы, не поддающиеся обработке на доступном нам уровне. Словно опарыши, выедающие внутренности мертвой черепахе, мы потихоньку разбирали корабль изнутри, оставляя нетронутым лишь корпус и двигатели. И я не раз видел на лице брата Михаила грусть, ведь для него то, что нам приходилось делать с космическим скитальцем, было сродни каннибализму.

Професс Габриель вышел на связь с главной курией Общества Иисуса и доложил генералу Джованни Пикколомини об успехах экспедиции. Генерал передал, что Верховный понтифик требует отчет с подтверждением или опровержением сверхъестественной сути преображения Марса. «Нам предстоит еще очень много работы, — ответил професс. — Даже находясь на месте события, мы и на одну миллионную не приблизились к пониманию происходящих здесь процессов. Но одно не подлежит сомнению: Марс сегодня наполнен светом созидания, и мы с братьями как никогда сильно ощущаем близость Всевышнего». Чуть позднее нам были переданы слова Папы. «Sic auxilium vobis Deus!» — лаконично сказал Святейший.

Я находил истинную отраду в работе с растениями. Моими подопечными были шпинат, соя, лук-порей, вьющаяся клубника, немного болгарского перца. Но настоящими любимцами почему-то стали помидоры, хотя на Земле я не замечал к ним особой привязанности — ни гастрономической, ни душевной. Я дал имя каждому кусту, и всякий раз, находясь в оранжерее, я разговаривал с ними, словно с верными друзьями. Господь свидетель, как я радовался, когда пересаженная в подготовленный грунт рассада прижилась и когда на кустах появились первые цветочные кисти. Как подрастающие дети, помидоры поглощали все больше и больше моего внимания: Франческе требовалось удалить лишние побеги-пасынки, Анджею — лишние завязи, Луи нужно было переформировать стебель, а толстуху Эстер подвязать к каркасу оранжереи, поскольку ни один «напечатанный» «Голиафом» пластиковый кол не выдерживал ее веса… Я называл помидорушек по именам, я нежно пожимал им руки-ветви, я с наслаждением вдыхал терпкий томатный запах. Однажды за этим занятием меня застал брат Томаш: он заглянул в оранжерею, чтобы согласовать мой запрос на использование «Голиафа» для синтеза очередной партии химических удобрений. С тех пор меня стали величать «брат Овощ». Даже сам професс время от времени обращался ко мне «Франциск Помидорушек». Я принимал эти колкости со смирением и полуулыбкой на устах, мне грешно было жаловаться на судьбу, ведь Господь наш Иисус Христос и его ученики в свое время подвергались гораздо большим гонениям и насмешкам.