Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

— Зачем?! — выкрикнул я в его сторону. — Зачем?!

Больше всего в тот момент мне хотелось, чтоб на нас всех карой Господней обрушилась с небес Лилит. Слишком сильная была боль, хотелось прервать ее любой ценой. Любой — пусть эта мысль и была греховна сама по себе.

Аллоизий глухо застонал, повел плечами, словно пытаясь освободиться из моих объятий, а потом выгнулся в душераздирающей агонии. Я услышал, как трещат его кости, в нос ударил запах аммиака. Челюсть экзорциста отвисла, а в глазах, как в двух стекляшках, отразился бег облаков.

Томаш был уже в десяти шагах. Рослый и крупнотелый, он нависал надо мной, словно грозящая раздавить Пизанская башня. Я выпустил из рук Аллоизия, упал на зад и отпрянул, поднимая сапогами клубы красной пыли.

— А-а-а! — голосил я, глядя сквозь пыль на силуэт моего брата, ставшего убийцей.

— Я не причиню тебе вреда, Овощ, — сказал Томаш, остановившись. — Прекрати орать!

Я не прекращал. Я закрыл голову руками, ожидая смертельного удара, хотя в руках Томаша не было ничего похожего на оружие. С одной стороны, я хотел, чтоб это все поскорее прекратилось, с другой — во мне все еще был силен инстинкт самосохранения.

— Уймись! — Томаш накинул на плечи плащ, поудобнее перехватил рюкзак. — Ты, Маттео, Жан Батист, Михаил — все вы были для меня примером праведности. Вашу судьбу вершит Господь, и никто иной! Я и пальцем тебя не трону!

Смысл сказанного стал постепенно доходить до моей несчастной больной головы. Я вопросительно поглядел на Томаша, мои глаза горели от слез.

— Професс верно сказал: мы преодолели бездну, но не принесли Христа в своей душе, — проговорил убийца. — Кто-то должен был помочь братьям очиститься. Через мученичество, через смерть. Кардинальская консистория совершила ошибку, признав нас святыми. Мы не были ими — точнее, не все из нас… — Речь Томаша становилась все больше похожей на сбивчивое бормотание. — Но професс был прав — тем, кто умер, как мученик, не требуется совершение чуда, они все уже святы: професс, Станислав, Яков и Аллоизий, они все уже на Небесах! Я помог им, Овощ, ты должен это понять! — Лицо Томаша густо покраснело, я даже подумал, что с ним вот-вот случится гипертонический удар. — Я был солдатом, я знаю, что такое делать грязную работу во имя всеобщего блага!

Я хотел заговорить с ним, но не мог справиться с рыданиями. Я лишь отчаянно жестикулировал, будто срывал с себя невидимых пауков и швырял ими в Томаша. Наверное, во мне проснулась доставшаяся от матери итальянская кровь.

— Когда я увидел разбившегося Михаила, то понял, чего хочет Всевышний. — Томаш мял лямки рюкзака, складывал их и снова распрямлял. — Кто-то должен был сделать работу над ошибками Церкви, ты понимаешь?

— Михаила убила Лилит, — смог произнести я.

— Михаила забрал Господь! — возразил Томаш. — Он простер свою длань над праведниками и сделал первый ход, как в шахматах! Мне же пришлось играть темными, Овощ! Сначала я убрал с доски развратника и софиста Станислава. Господь позаботился о честном и трудолюбивом Жане Батисте. Брат Яков был преисполнен тщеславия, гордыни и гнева, я расколол ему череп, словно кокосовый орех. И чувства испытал те же самые, как если бы я действительно расколол всего лишь орех. Кто следующий? Маттео? Он не погиб сразу, но и професс Габриель — насквозь пропитанный сомнениями, почитающий законы физики сильнее, чем Евангелие, — долго цеплялся за жизнь. Я надеялся, что на смертном одре професс примет факт чуда Господнего без оговорок, он же твердил о «научной этике» и сокрушался, что так и не разгадает «механику марсианских процессов»! — сказал, будто выплюнул, Томаш. — Аллоизий… — Он посмотрел на лежащего перед ним экзорциста. — Старый демонолог… Он сам осознавал, что путь на Небеса ему заказан. Я помог ему очиститься — только и всего! — Томаш сделал шаг ко мне. — А тебя я не трону, Овощ. О тебе позаботится Господь, ты — самый чистый из нас, ты унаследуешь эту землю!

— Михаила и Жана Батиста убил не Господь, а Лилит! — Не знаю, зачем я пытался что-то растолковать этому маньяку. Тем более Томаш понял мои слова по-своему.

— Бедный Овощ! — искренне ужаснулся он. — Ты же безумен, как мартовский кролик! Ты совсем не понимаешь, что здесь произошло! Даже твои помидоры соображают лучше, чем ты!

Я наконец смог подобрать нужные слова, и хоть такое нелегко было сказать человеку, которого до последнего момента называл братом, я все же решился:

— Аллоизий был прав: там, где появляются люди, появляются и чудовища. Не знаю. — Господь, быть может, тебя и простит, но мы — никогда!

Томаш только махнул рукой, будто сказанное мной было детским лепетом.

— Я ухожу. — Он повесил рюкзак на плечо. — Наверное, я не заслуживаю Царствия Небесного еще больше, чем остальные… Но ты не сможешь помочь мне очиститься, ты слишком невинен и слаб для этого. Я должен сам пройти путь искупления.

— Куда ты? — быстро спросил я. Мне стало страшно за Адама и Еву Марса, которым Лилит и без того причинила достаточно бед. Им только маньяка с Земли не хватало!

— Пойду на запад — в пустыню, — пожал плечами Томаш. — Доверю свою судьбу Господу. Здесь больше нечего делать. Пусть Он указывает мне путь. Я хочу провести свои последние дни в аскезе и молитве.

Я не ответил. А что я мог сказать? Какой толк от разговора с чудовищем, чьи преступления уже совершились? Ничего не исправить, не предотвратить… Пусть идет на запад — там только дюны, лишайники и песчаная мошка. Ни воды, ни оазисов на ближайшие сто километров. Там он никому не причинит вреда. Господь вряд ли услышит его волчьи молитвы, и аскеза не очистит душу. Скорее всего он умрет в пустыне, а может, вернется, когда поймет, что ему не выжить вне лагеря. Не хотелось бы, чтоб он вернулся…

Томаш огляделся. Возможно, он ждал слов прощания или благословения. Проблема большинства негодяев — они не просто хотят оставаться негодяями, им еще подавай понимание и уважение.

Я сидел молча, поджав колени и схватившись за мыски сапог. Слезы струились по щекам и ниспадали на землю дробной капелью.

— Прощай, Овощ, — изрек тогда Томаш. Он повернулся в сторону Святого Духа и пошагал прочь: спокойный и нисколько не сомневающийся в себе. Я провожал его взглядом, как недавно провожал Лилит. Томаш прошел мимо мастерской и заброшенной стройки, а затем его фигура скрылась за базиликой. Больше мы никогда не встречались. Надеюсь, на одном из кругов ада ему подготовили особое место для вечных мук.

Наконец я нашел в себе силы, чтобы подняться. Я подошел к Аллоизию и закрыл ему глаза. Я наивно полагал, что запас моих слез на сегодня иссяк; никогда бы не подумал, что их еще может быть так много.

Я подобрал тяпку и побрел к лазарету. Дверь оказалась заперта, а у меня не было ни сил, ни желания искать ключи, я сломал замок, использовав свой садовый инструмент вместо воровской фомки.