Ярослав Веров - Земля 2.0 (сборник)

Причина была банальной. На экспериментальном участке просела земля.

Она проваливалась внутрь, осыпалась. В 12.10 на месте посева была уже неглубокая воронка диаметром полтора метра. В 12.12 диаметр и глубина увеличились в несколько раз. Камера на посевочном буйке бесстрастно снимала, как песок сыпется все быстрее, увлекая за собой сначала мелкие, потом и большие камни. Регистратор отправлял данные. Сигнал тревоги раздался в 12.15, когда глубина воронки равнялась уже высоте девятиэтажного дома, а диаметр превысил тридцать метров.

Потом связь с посевочным буйком оборвалась.

Эвакуировались быстро, без лишней суеты. В коллективе из двадцати двух рабочих, повара и завхоза я был единственным полномочным представителем «Интерстара». Поэтому ответственность за спасение людей и документов лежала на мне.

К 12.45 рост воронки приостановился, будто давая нам драгоценное время. Я отдал приказ грузиться в везделет и полным ходом идти к основной базе. Сам взял катер — двухместную модель для краткосрочных вылетов. Примитивную — на ракетном топливе, с двумя уродливыми винтами.

Когда я поднял машину в воздух, чтобы отправиться на поиски Еремина, край воронки был уже виден невооруженным глазом. Над ним грязной тучей клубилась пыль — черный смертоносный туман.

Лететь было тяжело. Машину то и дело валил встречный ветер, да и на тренажерах я не занимался уже давно. Ветер шел порывами, играючи подбрасывал катер и вновь ловил его грубыми руками. Если бы не корректор полета, исправлявший мои бесчисленные ошибки, я бы разбился еще на взлете — с закрылками, которые забыл убрать.

Поиски Еремина были напрасны. Пустыня, голая, как сиротский стол, просматривалась на десятки километров. Автоматика, настроенная на опознание человека, упорно молчала.

Что с ним случилось? Упал, потерял сознание? Сожран планетой? Утонул в песках?

Я вел машину на бреющем полете. Я давно уже потерял надежду его увидеть, но в ушах у меня все еще звучал его голос:

— Что будет, если допустить обезьяну к управлению Н-пространством? Если позволить ей построить ракету? Если открыть для нее сокровищницу Вселенной, дать в лапы те самые волшебные очки? Что будет, Немов? Станет ли она человеком?

— Нет, — ответил я, глядя на пыль, висевшую уже над холмами.

— Нет, — отозвались рыжие, почти уже съеденные грязной мглой, пески.

Через минуту я повернул к первой базе. Через полчаса полета анализатор предупредил, что топливо на исходе. Я посадил катер на последних остатках горючего в пяти километрах от висевшего над землей купола. Выскочил из кабины, стараясь не думать, что вырастет из разбитого, покореженного моей неумелой посадкой челнока. Надел на лицо маску и побежал…

— Борис Евгеньевич, есть связь?

Лицо начальника базы было серым. Он растерял всю свою шкафообразность и теперь напоминал аэростат, который давно сдулся. В его взгляде уже не вращались галактики, не крутились под полуопущенными веками звездные системы. Да и должность свою он, по сути, уже потерял. Потому что базы, на которой мы впервые с ним встретились, больше не было.

Она исчезла, как исчезли экспериментальная делянка, Эйфелева башня и поросшие шерстью холмы. Сначала все надеялись, что воронка остановится, исчерпает себя. Так уже было с тучей грибов и собачьей рощей. Так было с морем зеленки, о котором мне не рассказывали, но постоянно между собой вспоминали.

Но воронка неуклонно росла. Данные со спутников оказались неутешительными. Они фиксировали скорость оседания пластов, распространение в атмосфере пылевых масс. Инфракрасная съемка была более впечатляющей — она давала визуальное представление о том, как быстро раздвигаются границы воронки.

Она заглатывала Деметру, как черная дыра глотает звезды. Планета оседала, по ее поверхности бежали громадные трещины. Целые километры пустыни проваливались в ничто.

Тогда мы наконец-то поняли, что обречены. И на последней базе, в маленькой комнатке, наполненной перепуганными людьми, воцарилась жгучая, немилосердная тишина.

Я помню эту тишину очень отчетливо. За окном стоят пыльные сумерки. Люди в скафандрах повышенной защиты молчат все, как один. И только слышно, что снаружи скребется песок. Словно ногти заживо похороненного царапают и царапают изнутри надежно запертый, заваленный камнями гроб.

А потом начальник устало говорит:

— Ну что, на плоты?

И все без вещей, лишь с аварийным запасом дыхательной смеси, бегом, почти уже не соблюдая порядка…

В общем-то, это была безнадежная затея. Мы бросали единственную на планете старт-площадку, потому что выйти в космос было не на чем. Оба грузовых челнока, идя на посадку, развалились в стратосфере. Мы не могли воспользоваться Н-пространством, потому что планетарный коридор обычно слишком мал и не рассчитан на переброску людей. Все, что нам оставалось, — это погрузиться на плоты и двигаться прочь от воронки к запасным делянкам — туда, куда тянулись еще струны пространственных маяков.

Мы летели весь вечер — длинный вечер забитого пылью мира. Во мгле, с северо-востока, где за нами шла воронка, полыхали молнии, плясали неистовые смерчи. Первую тысячу километров мы прошли, борясь с агонизирующим Н-пространством, — направляющая струна рвалась, автоматически восстанавливалась, чтобы затем порваться снова. Дальше стало легче, но данные, которые начальник получал по портативной станции связи, были неутешительными: воронка росла.

Она росла, когда мы прошли отметку в полторы тысячи километров. Ширилась, когда пролетели две тысячи. Шла за нами по пятам, когда на трех тысячах плоты встали на якорь. Дальше не было маяков. Дальше вообще не было никаких дорог.

Мы сгрудились вокруг бывшего начальника базы.

— Борис Евгеньевич, ну как? Есть связь?

Связи не было. Спутники над планетой молчали. Молчала станция на орбите. И космос…

Космос тоже молчал.

Мы — люди? Люди, когда-то поднявшиеся с четверенек. Придумавшие первый город. Запустившие в небо бесчисленное множество ракет.

Мы — нечто. Разумное чудо Вселенной. Гусеница, наколотая на булавку. И мы — ничто.

Я спрыгиваю на песок. Он выплескивается из-под подошв — в свете молний это хорошо видно. Почва дрожит под ногами, динамики доносят едва различимый гул. Он все ближе, скоро встанет бок о бок с нашими плотами. Бежать некуда. Застывшие в воздухе машины. Полсотни блестящих шлемов. Полсотни повернутых в одном направлении голов.

Я с трудом иду по земле, шаткой, как трясина. Пустыня ползет по швам; кажется, можно увидеть лохматые нитки. Можно увидеть изнанку: посеял кулон — получи рощу. Посеял муху — получи жужжание. Посадил гриб — забирай грибной дождь.