Анастасия Машевская - Коготь и цепь [litres]

«Ничего ты не знаешь, глупая старуха, – устало подумала Виллина, – если думаешь, что у нас нет Бога Единого. Это вы поставили свой скудоумный выбор – Богиня или Бог, – а у нас все знают, что Бог – сын Богини, и нет никакого выбора».

Принцессу немного утомлял разговор: если Гвендиор собиралась поговорить о религии, могла дождаться утра: когда у тебя грудной ребенок на руках, и без таких разговоров не спишь ночами.

– И я приняла твои взгляды, – продолжала Гвен. – В конце концов, я замужем за одним язычником и родила другого. – Видно было, что Гвен нелегко даются слова. Она долго к этому шла. – На язычнице женат мой брат, и, скорее всего, язычницей будет моя племянница Тайрис. Я осталась одна наедине со своим Богом, Виллина, и я уже немолода. У меня больше нет сил бороться со всем Кольдертом. И особенно – со своей семьей.

Виллина вскинула на женщину удивленные глаза: кажется, она просто крепко заснула, и происходящее ей снится. Ни в каком из миров королева Гвен не может говорить того, что говорит.

– Да, Виллина, – Гвен добила ее окончательно, – я думаю о том, чтобы обратиться к Праматери. Для этого я и подняла тебя в такую рань. Сейчас почти три, а я слышала, одна из самых главных частей вашего ритуала – совсем как в христианстве – это встреча рассвета, заутреня. Этот рассвет я хотела бы встретить с тобой. В христианстве много правил, изучение которых необходимо перед крещением. Думаю, у вас так же.

Виллина кивнула, хотя в последних словах Гвендиор не было вопросительной интонации.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что и как надо делать, и рассказала молебны, чтобы к рассвету я могла хотя бы приблизительно произнести свой первый гимн Праматери.

Виллина думала долго, прежде чем ответить:

– Я с радостью помогу вам, госпожа, но я не так сильна в ритуале. Я провела на Ангорате всего три года, так что приветствовать Тинар или Иллану могу правильно, но что-то более сложное мне недоступно. Если вы действительно намерены обратиться к Всесильной Матери, может, лучше довериться жрицам?

Гвен кивнула:

– Я думала о Линетте, но она исчезла.

– А как же ваша невестка, герцогиня Лигар?

– Это хорошая мысль, но тут надо больше времени. А пока я бы хотела узнать, как староверы почитают нарождающееся солнце.

Виллина еще раз, не веря, ощупала глазами королеву Гвен. Честное слово, она, кажется, смущена ситуацией. Невиданное дело. Ладно, лучше поторопиться, пока госпожа не передумала. Или Виллина не проснулась.

Принцесса начала объяснять, как проводят обряд на Ангорате, что означают круги, что символизирует ясень, что – пруд. Когда Гвен попросила перейти к молебнам, принцесса изумленно примолкла посреди слова, но возражать не стала и принялась молиться. Искренне, от сердца, как истинно верующая, подумала Гвен. Верующая не в то, во что следует верить.

Послышался скрип, и в комнате засквозило. Виллина хорошо почувствовала это по преклоненным коленям. Она бегло дочитала последние две строчки молитвы и обернулась на источник звука и тяги. Сердце сжало тревогой: именно в той стороне они с Линеттой когда-то слышали непонятные звуки, но сейчас разобрать что-то было невозможно из-за темноты.

– Что это? – опасливо спросила принцесса, поднимаясь.

– Твое последнее право помолиться, – холодно обрубила Гвен. – Скажи спасибо.

Виллина не сказала ничего: раздался писк, который так и не успел набрать силу, и следом – хрип захлебнувшейся гортани.

Королеву Гвен сковал леденящий ужас: от его скорости и силы.

Змей оттащил тело к двери в потайной проход и прикрыл гобеленом. Гвен позвала Изотту, та вытерла кровь с пола и провела в комнату архиепископа Ликандра. Священник замер на пороге, потом тихонько затворил дверь и шагнул внутрь.

– Входите, святой отец, – позвала она. – У меня к вам дело.

Не давая ему сесть, Гвен сказала:

– Примите мою исповедь.

– Сейчас? – удивился священник. – Но, моя королева, исповедь…

– Сейчас, Ликандр. Но прежде скажи, все ли мы, мужчины и женщины, равно должны сражаться во славу Господа?

– Да, государыня, – ответил он, немного подумав. – Однако женщине, как носительнице первородного греха, следует проявлять даже большее рвение.

– Тогда вот тебе моя исповедь. – Гвен приблизилась и наклонила голову. – Я приказала убить язычницу, которая отравляла своей сатанинской скверной самый воздух в нашей столице.

Ликандр сопоставлял факты на сонную голову.

– Вы хотите сказать, что вы убили ту жрицу… – сказал он наконец, – как же ее… она еще нянчила маленького принца…

– Линетту? Нет, речь не о ней. Но ее я тоже убила бы.

Таким был замысел изначально. Убить Виллину и обвинить в ее смерти староверов, а именно – ангоратскую жрицу, которая больше других была возмущена решением принцессы перейти в христианство и действовала согласно воле своей выдуманной храмовницы. Тогда ей удалось бы казнить Линетту публично и тем самым показать всему Иландару, за кем из богов истинный свет. Тогда христианский народ отвернулся бы от язычников по всей стране, начались бы гонения, всякие ублюдки вроде Гленна вынуждены были бы бежать. И Нирох перестал бы даже по последнему пустяку советоваться с проклятой сестрой-ведьмой. Может быть, и Берад вернулся бы в лоно святой церкви и сжег свою шлюху.

Но Линетта сбежала незадолго до того, как приехал Змей, разрушив все планы. И как Гвендиор ни тянула время, надеясь, что жрица вернется, та не возвращалась. Зато Змей свирепел не на шутку – он приезжал на день-два, а не на полмесяца. Смирившись с тем, что детали не лягут так гладко, как хотелось бы, Гвен решила довести дело до ума.

– Вы отпустите мне этот грех? – спросила она епископа.

Ликандр вздохнул, как это часто делают священники, и, опять недолго подумав, ответил:

– Грех твой велик, дочь моя, ибо заповедь Божья гласит: не убий. Раскаиваешься ли ты в содеянном тобой?

– Раскаиваюсь, отче. Видит Бог, я сделала слишком много для того, чтобы исправить ситуацию мирными путями. Я не жалела ни времени, ни сил, но все было напрасно.

– Заблудших овец много, дитя мое. Особенно здесь, в рассаднике языческой заразы. Конечно, ты нарушаешь святую заповедь, но твое религиозное рвение оправдывает тебя. Господь в милости Своей прощает, и нам до́лжно прощать. Я вижу, что ты раскаялась, и отпускаю тебе твой грех, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

– Аминь, – вторила королева.

– И назначаю тебе епитимью: ты будешь сидеть на одном хлебе и воде четыре недели и бить себя шелковой плетью дважды в день, утром и вечером. Клянешься ли ты исполнять наказанное тебе свыше?

– Клянусь.

– Клянешься повиноваться воле Всевышнего и Всемогущего Отца твоего?

– Клянусь.