Евгений Шепельский - Варвар, который ошибался

— Вы спасете свои души истинной верой для жизни в посмертии.

— И все? И тебе начхать, какими мы будем вот тут , в земной жизни?

— Паства…

Тут дедушка завелся. Я хорошо помню его речи, ибо отирался неподалеку и думал, где бы мне найти чистый платок, чтобы высморкаться.

— Стадо баранов! — крикнул он, вскочив на ноги (земля содрогнулась). — Злых, тупых, жадных, лицемерных баранов, вот кем мы будем. Лицемерь перед всеми, даже перед богом. У-у-у! А если согрешил, иди к священнику, который отпустит тебе грехи за монету — это же так просто. Гр-р-ритт! Свои грехи нужно искупать здесь, на земле! Молчи, пока я говорю! Мы, варвары Джарси, не безгрешны, но всегда и везде мы — настоящие люди! Молчи, я сказал! Мы не смиряемся перед обстоятельствами, мы не подсиживаем ближнего, мы не подличаем и живем честно. Честно — от слова честь! Молчи! Я верю в этический кодекс Джарси, в свой топор и свое упорство. Я верю в людей моего клана. Больше того, я верю в человека !

— В какого человека? — немедленно спросил брат Тенезмий, а в глазах его читалось примерно следующее: «Ага, значит, у вас уже есть тот, кому вы поклоняетесь и приносите жертвы! Живой мессия, несомненно, обжуливший варваров-простаков».

— А вот в этого! — Дедуля указал на сопливого, но уже плечистого пацаненка. Им, по странному стечению обстоятельств, был я.

— Этого? — безмерно удивился клирик, в то время как я, плюнув на приличия, достал из кармана платок, похожий на измятый и застывший ком глины, и, разломив его, трубно высморкался в две половинки. — Это ваш…

— И вот в этого! — Кургузый палец Трампа перепрыгнул на здоровенного Фрого Мегарона Джарси, который энергично жевал медовую коврижку.

— Э…

— И вот в этого! — Тут палец дедушки указал на глубоко беременную Мэй, супругу Годрика Вшивого. Мэй немедленно разрумянилась.

— И этого!

— И этого…

— И еще вон в того, с брюхом… У-у-у! Кринти, повернись к обществу! Не смотри, что у него под глазом слива, я в него верю! Я верю в каждого человека в моем клане, и каждый человек в моем клане верит в себя и других. Этой веры нам достаточно. Да, мы не безгрешны, но мы живем и умираем людьми! Так говорит наш Кодекс: всегда и везде быть человеком . Гритт и Великая Торба, ты слышишь? Мы живем и умираем людьми! А если твоя вера не предусматривает для таких, как мы, настоящих людей вне твоей веры, истинного посмертия, то разве она праведна? И на хрена нам нужно твое посмертие, если мы войдем в него стадом безмозглых покорных баранов? Приняв твою веру, мы истребим в себе разум и все доброе, что есть в нас сейчас, мы перестанем быть людьми , это ты понимаешь?

Дедушка тяжело задышал. Брат Тенезмий пугливо пялился на него. Бледные уста немо шевельнулись.

— Знаешь что? — сказал дедушка. — А ведь мы верим в Творца. Это он вытряхнул на поверхность земли из Великой Торбы все живое. И дал ему, только представь — свободу воли. И только мы решаем, быть нам зверями в людском облике или настоящими людьми. Но мы не верим тем, кто приходит насаждать именем Творца власть и сшибать с нас золотишко. Ведь ты не первый, нет. Бывали у нас миссионеры Атрея всех конфессий, и служители Чоза Двурогого и Трехрогого, и даже адепты Рамшеха, которому поклоняются на Южном континенте… И никто, ни один из них толком не ответил на простой вопрос: на кой всесильному богу, устами коего говорят его жрецы, нужны мои деньги ?

Брат Тенезмий промямлил что-то насчет «смирения», «украшения храмов» и «искупления грехов», но быстро стушевался под взглядом Трампа.

— Знаешь что? — повторил дедуля. — Перебьешься. Не было у нас королей, дворян и жрецов, не было и не будет. Есть и были — люди. Порядочные, честные. Мы верим в человека и его земной путь. И каждому на этом земном пути воздаем по истинным заслугам его, а не по власти и богатству… Гритт и Великая Торба! Мы живем и умираем честными людьми. Честными — от слова честь , святоша! Напиши это себе на лбу золотой краской!

— Но я все же попробую повернуть вас к свету истинной веры… Веры в Великого Атрея! — заикнулся клирик.

— Попробуй, — кивнул дедушка. — Рискни. Раньше я выпроваживал вашу братию из клана пинком под зад. Но ты, я вижу, человек хороший… У-у-у, честный упрямец. Потому я дам тебе шанс. Начни с общинного свинарника. Там как раз не хватает рабочих рук. В свободное время разрешаю гнать пур… проповедовать взрослым Джарси. Но если я услышу, что ты навязываешь свое учение подросткам до семнадцати лет — будешь порот и изгнан из клана.

С тех пор брат Тенезмий смотрел за свиньями. Он наложил на себя епитимью не покидать клана, пока не повернет к свету истинной веры хотя бы одного из Джарси.

Бедняга обрек себя на жизнь в нашем клане до самой смерти.

Он пытался проповедовать у ворот свинофермы каждое утро и вечер. Эффект от проповедей брата Тенезмия был — они веселили душу, от них поднималось настроение даже у тех, кто маялся похмельем.

— Эк заливает, а! — говорили в народе и весело смеялись, передавая речи брата Тенезмия о всеобщем и личном прижизненном смирении. — Смирение, вы слыхали, да? Расслабься, когда тебя бьют, ага! Возлюби пастыря своего и короля своего, нет, вы слышали?

За годы клирик стойким и честным трудом дослужился до смотрителя свинофермы. Не думаю, впрочем, что такое повышение в должности даровало ему душевный покой: он стал еще суше, еще желчнее и, как говорят, тайком заглядывал в кружку с горячительным, а еще наловчился так ругаться, что даже дедушка Трамп завидовал.

— Утро доброе, — сказал я.

Брат Тенезмий скупо кивнул и покосился на тролля. На поясе Верхогляда связанными лапками кверху висели три пеструшки. Пока тролль стягивал им лапы, одна умудрилась от испуга снести яйцо.

— Четыре порося… — прогудел Зелмо, показав Тенезмию три толстенных пальца.

Клирик поджал губы. Согласно постулатам пророков Атрея, тролли не имеют души, а стало быть, не могут быть спасены духовной силой при жизни, дабы вознестись на небеса, следственно, тратить на них силы бессмысленно, более того, обращаться с такими существами следует как с животными.

— Пусть выберет четырех десятимесячных подсвинков, — сказал я. — Заработал.

Брат Тенезмий отпустил крепкое и, несомненно, греховное ругательство.

Неужели он начал превращаться в настоящего человека?

Пожалуй, стоит свести его с Мэй, вдовой Годрика Вшивого…

— Все помнишь? — спросил я у Шатци, когда Зелмо, бросив на плечо торбу с визжащими поросятами и бочонком прокисшего пива, утопал на юг, в свою семейную — представьте, у него была супруга — берлогу.

Брата колотило, как в лихорадке.

— Д-да… — Он посмотрел на меня, расширив глаза: пацан пацаном. И что в нем бабы находят? — Ты не сплохуешь, Фатик?