Ричард Адамс - Майя

– И ты еще спрашиваешь?! – изумленно воскликнула Майя. – Ради того, чтобы всех спасти, кровопролития не допустить! Ох, если бы ты видел, как это страшно, когда убивают… Вот послушай…

Она рассказала ему о ночной переправе через брод, об убийстве караульных, об умирающем Спельтоне; не забыла упомянуть и о Гехте – девушке из захолустной усадьбы, и о трехстах тонильданцах у брода неподалеку от Раллура.

– Если бы не я, то триста моих земляков погибли бы, как несчастный Спельтон, и кто знает, сколько еще полегло бы в бою. Неужели не понятно?

– Понятно, конечно, – ответил Сендиль, – и я горжусь твоим подвигом, как все в Бекле. Дело в другом – что обо всем этом подумает твой катриец?

– Как это?

– Сама посуди – о тебе в Терекенальте все знают. А Зан-Керелю, если он еще жив, известно то, чего не знает никто, – как ты о замысле Карната проведала. Надеюсь, ему хватило ума об этом не разболтать.

Майя до сих пор жила исключительно своими мечтами и воспоминаниями о возлюбленном, ни с кем о нем не говорила и никогда прежде не задумывалась, как Зан-Керель воспринял известие о том, что бекланское войско в Раллуре предупредили о нападении Карната. Как малый ребенок, которого упрекают в провинности, совершенной по незнанию, без злого умысла, Майя тотчас же попыталась оправдаться, не в силах отогнать смутные подозрения, что последствия ее поступка гораздо серьезнее, чем она полагала.

– Он на меня не рассердится… – неуверенно заявила она. – Ну, если я с ним поговорю, объясню ему, почему… вроде как о своих чувствах расскажу, все по справедливости…

– Думаешь, не рассердится?

– Я бы его остановила, только у нас времени не было… Как труба заиграла, так он с места сорвался и убежал… Ох, мне так плохо было! Я представила, что он в бой пойдет и его… – Майя захлебнулась рыданиями.

– И он бы тебя послушал?

– Он же меня любит! Мы бы вдвоем сбежали… в Катрию, в поместье его отца…

– Да? Майя, он же в свите короля! Куда бы он сбежал?!

– А тебе завидно, да? – обиженно спросила она, упрямо не желая признавать очевидного. – Ты ревнуешь?

– Дело не в том, ревную я или нет. Ты уверена, что он тебя не разлюбил? Потому что на его месте я б тебя в клочки разорвал.

– Я сейчас объясню, в чем дело, У-Сендиль, – надменно промолвила Майя, тщетно пытаясь сохранить хоть какое-то достоинство. – Меня интересует только одно: узнать, где сейчас Зан-Керель. Раз он сражается на стороне короля Карната, то его считают врагом Беклы, поэтому расспрашивать о нем надо осторожно. Если ты его отыщешь, я тебе заплачу четыре тысячи мельдов. А что уж там Зан-Керель думает, тебя не касается. Ну, ты берешься его отыскать или нет?

– Четыре тысячи мельдов! – ошеломленно присвистнул Сендиль.

Екжа проехала до самого конца Шельдада и остановилась у западной часовой башни, где широкая улица разделялась на узкие проулки, ведущие в бедняцкие кварталы.

– Куда дальше прикажете? – спросил возчик.

– Поворачивай и езжай назад, – велела Майя, вручив ему пятнадцать мельдов. – И не беги, мы не спешим.

Возчик равнодушно пожал плечами, спрятал деньги и растолкал гуляк на мостовой у таверны. Из дверей донесся обрывок веселой песенки:

– Этой я еще не слыхала, – захихикала Майя.

– И я в первый раз слышу. А как новую песню сочиняют, тебе не говорят?

– Ох, видел бы ты этих сочинителей! – рассмеялась Майя, забыв об обиде.

– Ты на меня не сердись, ладно? – сказал Сендиль. – Я ради тебя на все готов, ну и деньги не помешают, конечно. Целых четыре тысячи! Ты серьезно? С этими деньгами я свое дело начать смогу…

– Ты подумай, все-таки опасное это занятие – о враге-катрийце справки наводить. Ты в Урту как доберешься?

– Скажу, что работу ищу. Слушай, а деньги…

– Две тысячи – задаток, остальное потом. Вот, держи.

– А ты не боишься, что я возьму деньги и сбегу?

– Нет, я тебе верю.

– Я уж и забыл, как это, когда тебе верят… – вздохнул Сендиль и, помолчав, добавил: – Ну и ревную я тебя к катрийцу этому…

– Тебя Неннонира любит, – напомнила Майя.

– Любит, как же! – сердито буркнул он. – Слова не сказала про перстень этот бастаный! А ведь могла спасти…

– Да пойми ты, она сделала все, что могла. Если бы благая владычица тебя на рудники сослала или казнить велела, тогда б Неннонира все рассказала, а так… Она же тебя вызволила…

– Не она, а ты!

– Все равно, она тебя любит, Сендиль. Она теперь богатая шерна, не бросай ее.

– Ладно, сам разберусь. Только я ей о нашем с тобой уговоре не скажу, объясню, что в Бекле мне работы не найти, попытаю счастья в провинциях.

– Ты лучше скажи ей, что в Урту пойдешь. Мне Неннониру обманывать не хочется, она мне всегда помогает.

– Я сначала в Дарай отправлюсь, матушку навещу, денег ей дам. Ох и расстроится же она, что сын клейменый вернулся, – горько промолвил Сендиль.

– А ты ей растолкуй, что не виноват, она и поверит.

– Ага, а потом ей всем соседям объяснять придется. Ну, хоть деньгам обрадуется, и то хорошо. Ладно, я мешкать не стану, месяца через два в Беклу вернусь. Говоришь, Зан-Керель в Дарае вырос? Для начала я там и поспрашиваю, не слыхал ли кто о нем – мол, друга детства ищу. А уж потом в Урту отправлюсь или через Жерген махну. Может, в Субу и не понадобится идти.

– А как ты мне дашь знать, когда вернешься?

– Твою хромоножку на рынке подстерегу, передам ей весточку.

– Ох, мы снова к мосту вернулись. Удачи тебе, Сендиль. Да, не забудь мне письмо от Рандронота прислать.

Письмо Рандронота, скрепленное лапанской печатью с изображением Кенетрона, было коротким и очень простым, так что Майя смогла – следует признать, не без труда – разобрать его сама.

Возлюбленная моя, красавица Майя!

Я все время думаю о тебе и мечтаю о новой встрече. Я шлю тебе подарок. Прими моего посыльного – он мой хороший друг и надежный человек – и выслушай его. Он тебе расскажет… – (Тут Майя, утомившись складывать буквы в слова, раздраженно подумала, что если ей все расскажут, то писать про это ни к чему.) – Сендиль получил вольную.

Вечно преданный тебе,

Рандронот

Майя равнодушно отложила письмо; о ночи с Рандронотом она вспоминала с болью и горечью – не из-за самого лапанского правителя, а из-за того, что случилось наутро. Ей хотелось обо всем этом забыть. Никаких чувств к Рандроноту она не питала, а вот его пылкая страсть смущала и тревожила. Как большинство красавиц, Майя любила, когда ею беззаветно восхищаются, но поведение Рандронота переходило все мыслимые и немыслимые границы. Отчаянная влюбленность могла толкнуть лапанца на отчаянный поступок («Совсем голову потерял», – думала Майя). Разумеется, подарок следовало принять с благодарностью, хотя Майя и намеревалась отвергнуть притязания Рандронота. А вдруг это такой невероятно щедрый дар, что отказ будет невозможен?