Мэри Пирсон - Поцелуй обмана

Я увидел больше, чем она хотела бы показать. Она заплакала. Слезы потекли по щекам, и она сердито смахнула их, но тут же снова вспомнила то, о чем горевала, из глаз снова хлынули потоки слез, и больше она их не вытирала.

Мне хотелось выйти из тени, спросить, чем могу ей помочь, но я тут же подавил этот порыв, усомнившись в своей вменяемости – или, во всяком случае, трезвости. Этой девице нельзя было верить, ведь она могла кокетничать со мной, а через минуту броситься в объятия любовника. Я был вынужден напомнить себе, что мне нет никакого дела до ее забот и печалей. Мне пора было уходить. Я попытался выскользнуть незамеченным, но, видно, слишком крепким оказался выпитый за ужином сидр, я нетвердо стоял на ногах. Сапог поддел незамеченное ведро.

– Кто здесь? – окликнула она. Я подумал, что обнаружен, и собирался выйти из укрытия, когда вошла другая девушка.

– Это я, – сказала она. – Нам надо поговорить.

Я был захвачен их миром, их тревогами, их речами. Я оказался в западне, и мне ничего не оставалось, как только слушать.

Он явился из ниоткуда. Только что его не было, и вот он здесь , подхватывает Паулину на руки.

– Я донесу ее до дома, – его слова прозвучали почти как вопрос.

Я кивнула, и он тронулся, а я следом, за ним по пятам. Паулина у него на руках безжизненно поникла и только постанывала, безутешная.

Перед самым нашим домиком я обогнала Рейфа, открыла дверь, зажгла светильник, и он внес Паулину внутрь.

Я указала на кровать, и он бережно уложил девушку на матрас. Она сжалась комочком и отвернулась к стене. Я нежно убрала у нее со лба спутанные волосы, коснулась щеки.

– Паулина, что мне сделать для тебя?

Что я уже сделала?

Паулина то стонала, то заходилась в плаче, и единственные слова, которые мне удалось различить, были «уходи, оставь меня – умоляю, уходи».

Я не сводила с нее глаз, не в силах двинуться. Оставить ее я не могла. Заметив, что ее бьет дрожь, я схватила одеяло, укрыла ее и подоткнула со всех сторон. Потом погладила ее лоб – ах, если бы только я могла унести ее боль. Нагнувшись, я прошептала: «Я буду с тобой, Паулина. Что бы ни случилось. Обещаю».

И снова ответом были еле слышные слова «уходи, оставь меня одну», которые кинжалами пронзали мне грудь. Только услышав скрип половиц под сапогами Рейфа, я осознала, что он до сих пор в комнате. Он кивком показал мне на дверь, предлагая выйти. Я прикрутила лампу и вышла следом, тихонько прикрыв за собой дверь. В каком-то оцепенении я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Что я ей сказала? Как я это выговорила? Просто жестоко выпалила страшные слова? Но что, что еще я могла сделать? Я должна была что-то ей сказать, рано или поздно. Я пыталась вспомнить каждое свое слово.

– Лия, – услышала я шепот Рейфа. Взяв меня за подбородок, он повернул мое лицо к себе, заставив посмотреть на него, вспомнить о его присутствии, – ты в порядке?

Я тряхнула головой.

– Я не хотела говорить ей… – я посмотрела на Рейфа, неуверенная в том, что именно он слышал. – Ты был там? Ты слышал?

Он кивнул.

– У тебя не было другого выхода, только сказать ей всю правду.

Правду .

Я сказала Паулине, что Микаэль мертв. Но разве это не было меньшее из двух зол? Он не собирается приезжать к ней. Он никогда не придет. Если бы я сказала ей правду, это разрушило бы все мечты, которыми она жила. Все ее надежды обратились бы в миражи, фальшивые до самых корней. Она узнала бы, что над ней просто посмеялись. У нее не было бы ничего, на что можно опереться, только горечь, разъедающая сердце. А так у нее остались хотя бы нежные воспоминания о нем, разве этого мало, разве не будут они согревать ей сердце? Какая правда более жестока? О его обмане и предательстве или о его смерти?

– Я должен идти, – опять шепнул Рейф. Я вскинула на него глаза. Он стоял так близко, что я чувствовала сидр в его дыхании, слышала биение сердца, понимала, как мечутся его мысли – все нервы у меня были обнажены, сама ночь обступила нас, сближая.

Я схватила его руку.

– Нет, – сказала я. – Умоляю. Подожди.

Рейф посмотрел на свою руку там, где я держала ее, потом снова на меня. Сжатые губы дрогнули, взгляд смягчился – но затем, медленно, его словно заполнило что-то другое, холодное, жесткое. Он отстранился.

– Уже поздно.

– Конечно. – Моя рука неловко упала вдоль тела, будто не принадлежала мне. – Я всего лишь хотела поблагодарить тебя, пока ты не ушел. Если бы ты не проходил мимо, не знаю, что бы я делала.

В ответ Рейф только коротко кивнул и исчез в темноте.

Всю ночь я провела на стуле, не спуская глаз с Паулины. Я сидела тихо, стараясь ее не побеспокоить. Целый час она лежала неподвижно, уставившись в стену, потом ее грудь начали разрывать гортанные всхлипывания, они перешли в жалобный плач, напоминающий мяуканье раненого котенка, а под утро с ее губ срывались только тихие стоны: Микаэль, Микаэль, Микаэль … Паулина повторяла его имя без умолку, как будто он был рядом и она обращалась к нему. Я пробовала заговорить с ней, но она меня отталкивала. Время от времени я предлагала ей воду, предлагала помолиться, предлагала, предлагала – но не могла предложить ничего, что бы унесло прочь ее боль.

А ведь утром, вспомнила я, меня вдруг охватил испуг от мысли, что я, возможно, никогда не познакомлюсь с молодым человеком, который так любит Паулину. Теперь-то я, наоборот, боялась, что могу когда-нибудь встретиться с ним. Я бы вырезала ему сердце тупым ножом и скормила чайкам.

Наконец, в предрассветные часы, она заснула, но я все сидела у ее кровати. Я вспоминала, как утром мы с Паулиной ехали мимо кладбища. Уже тогда я поняла что-то, и меня сковал испуг. Что-то случилось. Что-то пошло не так, безнадежно и необратимо . Мурашки по коже. Ветер между надгробьями. Свеча. Молитва. Надежда.

Тихий ледяной шепот.

Холодная костлявая рука на моей шее.

Я не могла понять тогда, что все это означает, но я знала .

Последующие дни пролетели в суматохе, волнениях и хлопотах. Бесконечных хлопотах, в которых я участвовала с радостью. Наутро после получения известия о Микаэле Паулина встала, умыла лицо, выудила три монеты из своего тощего кошелька с чаевыми и ушла в Сакристу. Она пробыла там весь день, а когда возвратилась, на голове у нее был повязан белый шелковый платок – такие платки носили в знак траура вдовы.

Когда она ушла, я сообщила Берди и Гвинет, что Микаэль мертв. Женщины, как оказалось, не слышали от Паулины восторженных рассказов о нем, а что до Гвинет, та и вовсе не знала о его существовании. Поэтому они не могли понять всю глубину ее горя – до тех пор, пока Паулина не вернулась из Сакристы. Она была бледной, как призрак – опухшее от слез лицо совсем сливалось бы по цвету с шелком платка, если бы не темные круги вокруг покрасневших глаз. Моя подруга больше походила на жуткого кладбищенского упыря, чем на прелестную юную девушку, какой была всего день назад.