Мэри Пирсон - Поцелуй обмана

– Прилягу, но только ненадолго, – дрожащим голосом сказала я. – Вечером я уже сумею помогать в таверне.

Берди только пробормотала что-то себе под нос, а Каден повел меня к выходу. Поднимаясь по крутому склону, я поблагодарила его за столь своевременное появление, сказав, что я сейчас лежала бы мертвая в канаве, если бы не он, и спросила, как случилось, что он оказался рядом.

– Я услышал крик, схватил арбалет и побежал в лес. Я решил, что это Паулина, возвращаясь из Сакристы, встретилась с диким зверем. Медведем или пантерой. Меньше всего ожидал увидеть там тебя с ножом, приставленным к горлу.

Для меня самой это тоже было полной неожиданностью.

– Благодарю и за то, что твоя рука не дрогнула. А тело… оно…

– Оно исчезнет, – уверенно ответил Каден.

– Я спрашиваю только потому, что я здесь недавно, – пустилась я в объяснения, – и не хочу создавать проблемы для Берди. Я и так уже встала поперек дороги кое-кому из гвардейцев.

– Я понимаю. Никто не узнает. Этот человек – он не заслуживает ничего другого.

Видимо, Каден был не меньше моего заинтересован в том, чтобы все следы происшествия были уничтожены. Он убил человека лишь ради того, чтобы спасти меня – никто не посмел бы обвинить его за это, – но, пришло мне голову, возможно, по какой-то причине расспросы констебля нужны ему сейчас не больше, чем мне.

Мы подошли к дому, остановились у двери, но Каден не уходил и продолжал держать меня под руку.

– Могу ли я проводить тебя внутрь? – спросил он.

Он был спокоен и невозмутим, как всегда. Если не считать того короткого приступа ярости, когда его укусила лошадь Рейфа, казалось, ничто не могло вывести из равновесия этого человека, даже ужасы сегодняшнего дня.

Он не отрывал от меня глаз. Надо же, именно эти глаза, теплые карие глаза, его выдавали – как и в нашу первую встречу в таверне. Каким бы сдержанным и хладнокровным ни выглядел Каден, там внутри кипела странная буря. Во многом он напоминал мне Брина, младшего и самого сумасбродного из трех моих братьев. Брин был достаточно умен, чтобы в присутствии отца напускать на себя вид благопристойного королевского отпрыска, не допускающего и мысли о скверном поведении, зато матери всегда удавалось вывести его на чистую воду. Ей стоило лишь ласково ущипнуть сына за щеку и заглянуть в глаза, чтобы притворство слетело и правда вышла наружу. Вот только я пока не представляла, какую правду скрывает Каден.

– Благодарю, я уже намного тверже держусь на ногах, – ответила я. Хотя, говоря по чести, это было совсем не так. Я не так уж твердо держалась на ногах. Сил не было совсем. Можно было подумать, что за несколько кратких мгновений борьбы за жизнь был отдан недельный запас энергии.

– Ты уверена, что не будет других? – спросил Каден. – Никого больше не видела?

– Совершенно уверена. – Я не могла объяснить ему того, что знала твердо: охотники за выкупом не ходят стаями, а у этого, к тому же, имелось частное поручение. Каден выпустил мой локоть, и я почувствовала облегчение. Берди оказалась права. Мне срочно требовался отдых.

Притворив за собой дверь, я сняла окровавленную рубашку и небрежно швырнула в угол. Я слишком устала, чтобы думать о стирке. Присев на кровать, я поморщилась от боли в плече и шее, потом взбила подушку и сунула под нее кинжал. Я начну делать то, что обещала Вальтеру – я буду тренироваться, как бы рано ни пришлось вставать по утрам. Никто больше не застигнет меня врасплох. Но сейчас короткий отдых мне необходим. Веки становились все тяжелее. Что за снадобье дала мне выпить Берди?

Я спала очень крепко, но слышала, как в комнату вошла Берди, присела на краешек кровати и что-то говорила мне, а потом погладила по голове, убрала со лба волосы и тихонько ушла. Я чувствовала аромат свежевыпеченного хлеба и куриного бульона, но не могла подняться, чтобы поесть, и снова провалилась в сон. Так я спала, пока в дверь тихо не постучали.

Я села, пытаясь сообразить, что происходит. Солнце светило в западное окно. Я проспала весь день до вечера. В дверь снова постучали.

– Берди?

– Это всего лишь я. Я оставлю на крыльце то, что принес.

– Нет. Погоди, – крикнула я.

Я вскочила, доковыляла до двери (лодыжка болела еще сильнее, чем раньше). На пороге стоял Рейф. На согнутом пальце у него висели за веревочки оба свертка, которые я бросила в лесу. Я забрала свертки и отнесла на кровать, а когда вернулась, он протянул мне две гирлянды из сухих цветов, розовую и сиреневую.

– По-моему, они похожи на те, что у тебя были?

Я закусила губу и, когда Рейф положил гирлянды мне на ладонь, пробормотала, наконец, едва слышно жалкие и недостаточные слова благодарности. Мы оба смущенно замолчали, то глядя друг на друга, то поспешно отводя глаза, то снова встречаясь взглядами.

– Как твоя шея? – наконец спросил он, чуть нагнувшись, чтобы осмотреть повязку. Я вспомнила, как всего несколько часов назад его палец скользнул по моей коже, когда он зажал рану своим платком.

– Берди сказала, что ранка не больше блошиного укуса. А так просто глубокая царапина.

– Но ты прихрамываешь.

Я потерла плечо.

– У меня все болит.

– Ты сражалась, как львица.

– Мне больше ничего не оставалось, – ответила я.

Я заметила, что Рейф переоделся. Никаких следов крови убитого, ни намека на то, каким способом он позаботился о его теле. Я боялась спрашивать, но не могла не спросить.

– Тело?

– Забудь о нем, Лия. Его больше нет.

Я кивнула.

Он уже собрался уходить, но вдруг остановился.

– Прости меня.

– За что? – удивилась я.

– Жаль, что я… – Он не договорил и покачал головой. – Просто прости.

И он сбежал вниз по тропе. Я хотела его окликнуть, но тут заметила вдалеке Паулину, направлявшуюся к дому. Торопливо нырнув в комнату, я подхватила с пола окровавленную рубашку и поискала, куда бы ее спрятать. В убогой комнатушке не было укромных мест – разве что платяной шкаф. Приоткрыв дверцу, я сунула скомканную рубаху в темный угол, забросала другими вещами. Выстираю ее позже. Паулине и без того хватает в жизни переживаний, чтобы я нагружала ее своими. Я хотела уже закрыть дверцу, но тут мне в глаза бросилась корзинка, оставленная мне Вальтером. В тот день меня так переполняли впечатления, что я забыла по корзину, как только убрала в шкаф. А ведь он сказал, что в ней для меня что-то есть, какой-то небольшой сверток. Жаль, наверное, уже испортилось. Я огорчилась при мысли, что придется выбросить инжирный сыр, и, ругая себя за забывчивость, подняла салфетку. Это был не инжирный сыр.

Дверь распахнулась, и я поднялась, чтобы поздороваться с Паулиной.

– Что с твоей шеей? – спросила она с порога.

– Оступилась на лестнице, когда несла охапку хвороста на растопку. Такая уж я неуклюжая.