Евгений Мисюрин - Черный грифон

– Опять же, вы, уверен, совершенно не в курсе, какое это накладное дело – содержать лошадей. Это, знаете ли, вам не табуретка – сел и поскакал. Их надо кормить, поить, убирать за ними. А что стоит одно лишь помещение? Не в коровнике же его держать.

Трактирщик с видимым удовольствием намотал на руку узду. Конь ему явно понравился.

– Опять же, где гарантия, что завтра ко мне не придут и не потребуют вернуть ворованного коня? Знаю, знаю, – он замахал свободной рукой. – Вы будете говорить, что жеребец достался вам в наследство от покойной бабушки. Но почему, скажите, я должен вам верить? Так что или гривна, или ничего.

Платон зло посмотрел на самодовольное лицо трактирщика и с удовольствием сорвал с его руки узду.

– Лучше ничего, – недовольно сказал он.

– Ну ладно, ладно. Я вижу вашу привязанность к этому замечательному животному. Поэтому даю две гривны.

– Три. Или мы уходим.

– Ой, вы явно пришли меня грабить. Три за безымянного непроверенного скакуна вам не дадут даже на новгородском рынке, величайшем в мире. Так что или две, или я тоже не хочу рисковать.

– А если две гривны и еды? – скромно подала голос Глаша.

Беляна вошла в горницу коназа, пятясь спиной. За собой она волокла большую и явно тяжёлую суму. С грохотом дотащила свою ношу до стола, откинула кожаный клапан, с большим трудом вынула чугунный горшок и поставила прямо на пол. Горшок недовольно звякнул.

– Вот, тятя. Добавь в сокровищницу.

– Что там ещё?

Владигор тяжело поднялся, обошёл стол и наклонился над чугунком. В глаза ему блеснули многочисленные золотые поделки.

– Откуда?

– Платон, когда уехал, передал. А я их видеть не могу. Тятя, может, не тать он? Ну не стал бы разбойник наворованное просто так отдавать!

– Не тать. Тать и есть. И этот горшок тому лишнее доказательство. Захотел отдохнуть, мирной жизнью пожить, вот и решил осесть в моём городе. А как жареным запахло, так всё бросил и дёру.

– Так ведь не бросил. Мне передал.

– Может, унести не смог? – неуверенно возразил коназ. – Что по силам было, взял, остальное тебе.

– Не взял он ничего. Мы с ним вместе это сокровище нашли, вместе дом покупали. А здесь всё, что осталось.

– Ох, доча. Задурил тебе голову твой Платон.

– Любит он меня.

– Может, и любит. А я вот, маму твою люблю. А ты? Любишь ли её?

– Люблю.

Девушка чуть не плакала. Она готова была разорваться на две части. Одна чтобы осталась с отцом, а вторая поехала посмотреть на любимого. Хоть издали. В глубине души Беляна не верила, что Платон и разбойник Карагоз это один и тот же человек. Но отец так перевернул всё его поведение при первой встрече, что кто угодно бы засомневался. Да ещё панцирь этот памятный. Она же сама его видела, хоть и издалека. Да и люди в прирубежье чёрного грифона очень точно описали. А теперь вот, оказывается, самое верное с её точки зрения доказательство, что Платон не тать, разбито в пух и прах.

– Ну, не плачь. Я за ним два десятка послал. Скоро вернут. Тогда и посмотрим, кто он есть.

Тут отворилась дверь и вошёл Бравлин.

– Ушёл, – коротко доложил он.

– Как?

– А я знаю? Мы с ратными аж до Усть-Бобровска доскакали. И сами не встретили, и никто не видел. В ворота не проезжал, на тракте не видали.

– Да что ж ты!.. – вскипел коназ.

– Охолонись, – спокойно ответил старый друг. – Ежели это и в правду тать, услышим о нём вскорости.

– Не тать он! – грозным голосом вставила Беляна. – Неужели вы не видите.

Воины с изумлением уставились на девушку.

– Тут Подана поведала, он в Москву собирался, – раздался из угла спокойный голос.

Все посмотрели туда. В тёмном углу сидел на лавке Молчан. Он был совершенно невозмутим.

Месяцы тренировок не прошли даром. Спал Платон вполуха и потому слышал, как кто-то, шурша, прокрался от кустов до их с Глашей лагеря.

Они остановились в лесу, недалеко от пустынной, незаезженной дороги, что вела к безымянному селу. Так было даже ближе, опять же, меньше прохожих, а значит, меньше общения. Глаша его не сильно доставала разговором, видимо, поняла, какие кошки у него на душе скребут. А когда остановились, и Платон развёл костёр, молча накрошила в котелок взятых в трактире припасов, и приготовила ужин.

Правда, спать порывалась с ним. Смирнов сначала сопротивлялся, но у девушки было такое умоляющее лицо, что он всё-таки пустил её под одеяло. Но предупредил, что будут они только спать.

– Ты, батюшка, не думай, – зашептала в самое ухо девушка, когда они улеглись.

От глашиного голоса по коже пошли мурашки. Всё-таки в красивая молодая девушка под одним одеялом, это серьёзное искушение для двадцатипятилетнего молодого человека.

Он обнял доверчиво прижавшуюся девушку, и сразу же перед глазами встала Беляна. Она укоризненно махала пальцем и цокала языком. Платон разжал руки и откатился на спину.

– Нет, не могу, – скорее себе, чем Глаше, сказал он.

– Да нешто я, батюшка, не понимаю? – шепнула на ухо та. – Любишь ты конежну. Да и она тебя. Ты спи, родимый, спи. И я спать буду.

Так и уснули. И вот теперь кто-то пробрался в их лагерь и рылся в вещах. Платон достал из-под постеленного на землю плаща нож, приподнялся, и как можно тише подобрался к затухшему костру. Угли были ещё красными. Много света не давали, но скрюченный силуэт различался хорошо. Смирнов подполз к вору и беззвучно приставил кончик ножа к его боку. Тот испуганно икнул.

– Ну-ка, подбрось веток в костёр, – потребовал Платон.

Незваный гость безропотно повиновался. Даже тщательно раздул пламя, так, что теперь его было отлично видно.

Воришкой оказался очень молодой человек, почти мальчик. Одет он был в самую неподходящую для прогулок по лесу одежду – длинную чёрную то ли рясу, то ли плащ. Головного убора не было, и длинные рыжие волосы блестели в свете костра.

– Вор, значит, – сказал Платон просто, чтобы начать диалог.

– Нет! Не вор я! – вполголоса крикнул задержанный.

– Да ну? Тогда, может, это я тебя попросил в вещах порыться? Что искал-то?

– Хлеб, – после короткой паузы признался воришка.

– Что?

– Есть хочется. Я бы ничего ценного и не взял, клянусь. Ну, может, штаны ещё. И всё. Правда.

– Штаны? – Платона пробрал смех. – Это что за порточный воришка такой? Ну-ка рассказывай.

– Дядь, дай пожевать чего, – умильно попросил тот. – Третий день не жрамши.

– Ты сиди, батюшка, – раздался голос Глаши с постели. – Я, чай, провиант наш лучше знаю. Сейчас накормлю мальчишку.

Девушка молнией шмыгнула к мешку, отрезала кусок хлеба, сала, луковицу, и подала всё это ночному гостю. Сама села рядом с Платоном и по-хозяйски обняла его за плечи. Смирнов почему-то почувствовал себя гораздо увереннее.

– Ты ешь и рассказывай, – приказал он и для наглядности нарисовал ладонью в воздухе круг.