Евгений Мисюрин - Черный грифон

– Мы не братья, – Платон даже улыбнулся от такого предположения. – Некуда ему пойти, вот и прибился к нам.

– Читать умеет? – по-деловому спросил Анфим.

– Умеет, дедушка, – вмешалась Глаша. – И родовые знаки понимает. Как-то палкой на земле сам писал и сам читал.

– Это добре. А то грамотных у нас не осталось. Кто был, все к людям подались. Чего учёному человеку в лесу делать? А я бы из мальца доброго преемника воспитал.

– Анфим, а ничего, что мы без него его судьбу решаем? Надо бы и самого Демида спросить.

– А вот сейчас и спросим. Он, поди, с такими же шалопаями по веткам скачет.

Спрашивать не пришлось. Как только все вышли на улицу, мальчишка подошёл сам. Шёл он медленно, несколько неуверенно. А следом стайкой плелись двое местных ребят и семь девчонок.

– Дядя Платон, – смущённо произнёс мальчишка. – Ты говорил, что я могу здесь остаться. Меня вон, тётя Февронья зовёт. А у Михея с Гришкой здесь на ручье своя запруда. Мы будем купальню ставить. А ещё…

– А к старосте в ученики пойдёшь?

Демид взглянул на Анфима из-под бровей и пробурчал:

– А он драться не будет?

– А как учиться станешь, – ответил старик. – Будешь прилежничать, так всё мирком пойдёт. А коли барагозить учнёшь, то тут как без розги, али не видишь?

Демид дёрнул Платона за рукав и спросил:

– А тебя тоже с розгой учили?

И что на это было ответить?

– Меня учили, как всех, – не соврал Смирнов.

– А под Медведицком, бают, змей объявился, – заезжая торговка отхлебнула дорогущего привозного чая, откусила от знаменитого местного калача, и продолжила. – Так его два брата, Платон да Демид, с сестрицей ихней, Глашей, так и изничтожили. А змеюка, ой, лютая! Старый, огняный, да говорящщай. Всё село, бают, целиком сжёг, а людей, как тряпки в клочки порвал и проглотил. И ругался при этом, как пьяный франк.

Беляна сидела ни жива, ни мертва. Дважды выезжали дружинники за её любимым. И если первый раз Владигор велел привезти голову опального витязя, то второй раз ехали уже по просьбе конежны. И не с тем, чтобы убить, а хотя бы разузнать, куда он подевался. Добрались по тракту до Медведицка, обратно ехали кружным путём, через Наважино. Село оказалось пустым, и, конечно же, про Платона никто из встречных и слыхом не слыхивал.

И вот какая-то торговка, которую и позвали-то ради новостей, рассказывает такие ужасы.

А женщина между тем, видя напряжённое внимание дочери местного правителя, продолжала:

– Демид, бают, змея в ледышку-то одним словом заповедным заморозил. А Платон, не будь дурак, все три башки зверюге одним-то махом и отшиб. Лопнул дракон, да люди-то все на волю и вышли. Сейчас, бают, в село возвращаются, да Демида с Платоном славят. Да! – она вскинула толстый палец. – Женили же его на ком-то, да так в селе и оставили.

– Платона!? – ахнула Беляна.

– Не! Какой-там Платон. Демида. А Платон, тот вообще, ухнул, об землю ударился и пропал вместе с Глашей.

– А ты не врёшь? – прищурившись спросила девушка. – Как же люди могли на волю выйти, если змей их в клочки порвал?

– Да чтоб мне пусто было! Так и вышли. Видать, не всех порвал, каких и целиком глотнул. Чай, три головы-то, поди за всеми уследи.

– А какое село? – продолжала сомневаться конежна.

– Дак Наважино же.

– Точно врёшь, – сделала вывод Беляна. – Наши дружинники были две седьмицы тому в Нававжине. Пустое то село. Нет там никого.

– А теперь есть, – уверенно ответила торговка. – Симеон Дальний, у него пряности, рядом со мной стоит, он как раз два дня тому Наважино и проезжал. Бает, люди только-только по домам возвращались.

– Как только странная гостья ушла, коназ решил проведать дочку. Как полагается, сначала постучал, но не услышал ответа. Тогда он, отец всё-таки, вошёл без приглашения. Беляна лежала, уткнувшись в подушку и еле слышно всхлипывала.

– Ну что ты, дитятко, не надо.

Владигор не мог с непривычки подобрать нужные слова, но внезапно дочь перевернулась на бок и просмотрела на него полными тоски глазами.

– Что же ты натворил, папа, – убитым голосом сказала она.

– Да что я натворил? Что? Разбойника хотел порешить? Али должно воровство и смертоубийство вольно по земле ходить? Без наказания?

– Неужели ты ещё не понял, что это не он?

– Ну, даже если и не он. Бежать-то зачем? Нешто не разобрались бы? Али я зверь какой?

– Зверь! – вскричала конежна и разрыдалась. – Он навсегда исчез, понимаешь, навсегда! А если и встретится где случаем, то как я ему в глаза посмотрю? Ой, я дура-а!

Последние слова она проревела, всхлипывая и дрожа. Коназ некоторое время смотрел на рыдающую дочь, но понял, что ничем помочь не может. Поэтому тихонько встал, на носочках вышел из горницы и аккуратно притворил за собой дверь.

– Слушай, Молчан, – через две минуты говорил Владигор.

Голос его звучал твёрдо, но проскакивали в словах просящие нотки. Коназ даже встал перед простым десятником. Он опёрся на столешницу ладонями и смотрел исподлобья. Молчан понимал, что разговор будет важный, возможно даже знаковый. Потому не торопился с реакцией на такое необычное приветствие.

– Я так думаю, погорячился я.

Молчан еле заметно кивнул, в остальном сохранял индейскую невозмутимость.

– Ну, мало ли, откуда у человека может бронь оказаться. Если я шапку бобровую ношу, это же не значит, что я бобёр.

Молчан не спешил. Коназу сейчас следовало позволить подвести под свой промах логическое обоснование. Поэтому он снова кивнул.

– Ты с ним, вроде как, ближе других был. Да чего там! Никто кроме тебя с ним и не общался. Так что я прошу тебя его найти. Не убивать, ни в коем случае. Не тащить сюда. Просто спроси, откуда у него бронь с чёрным грифоном.

– Кого найти?

– Да его же! – сдаваясь, прокричал коназ. – Чемпиона нашего, будь он неладен. Платона.

– Дам тебе десяток, денег на дорогу…

– Присядем, отец, – сказал Молчан и, не дожидаясь ответа опустился на табурет.

Владигор махнул рукой и тяжело опустился на стул. Он внимательно и с надеждой смотрел на своего лучшего мечника.

– Какой там я отец… – начал он.

– Ты всей дружине отец, – оборвал Молчан. – А значит, и мне, пока не выгнал.

– Эх… говори, что хотел сказать.

– Десяток не нужен. Он от двух ушёл, как мышь в нору, и никто из твоих людей его так и не встретил. И если бы не та торговка языкастая, так и не знали бы ничего.

Теперь кивнул коназ.

– Женщина, что с ним пришла, Подана, говорила, что ему дорога в Москву, в Мары хором. Так что рано или поздно, но Платон там будет. Я был ему другом. Да и когда ты его опальным объявил, я плохого слова про него не сказал. Так что мне одному идти.

– Прав ты, Молчан.

– Так я пойду? Передам Платону от тебя просьбу прощения.