Михаил Попов - Все игрушки войны (сборник)

Он шел уже давно и потерял счет дням… Он до конца не понимал, что случилось. Это была катастрофа свыше его понимания. Он слишком мало видел на этом свете, чтоб понимать все до конца. Он даже не успел еще многому научиться…

В темном обгорелом подлеске он споткнулся и едва не упал прямо в грязную, размякшую от испарений землю. Нагнувшись и попытавшись сфокусировать взгляд, почти на ощупь, отыскал выступающий на поверхности плоский камень. Сел на него вытянув вперед ноги. Ноги уже потеряли способность нормально сгибаться, все тело было в подтеках и непонятных пятнах… Кожа местами сильно потрескалась и практически вся пребывала в многочисленных глубоких и мелких царапинах, грозящих разрывами, без надлежащего ухода. Хорошо, что уже давно не было зеркала, чтоб увидеть собственное измученное лицо… Пора было уже пополнить запасы энергии, тело прямо требовало этого, оно едва удерживало жизнь, но есть было нечего, не было даже подходящей для питья воды. Вода была кругом, практически в каждой мутной луже, но пить ее означало впасть в окончательное и бесповоротное безумие. Еще до взрыва, потрясшего землю, воду было невозможно пить без специальной предварительной очистки. Чтобы как-то занять себя и не потерять остатки разума, от безысходности и навалившегося бессилия, он старался думать о хорошем. Вот он выходит из Университета, сияющий от чувства значимости и нужности обществу. Вот его первые студенты, будущие математики. Некоторые из них даже пытаются соперничать с ним в интеллектуальной математике, новой области науки. Они эмоциональны, и дружески хлопают его, учителя, по крепкому широкому плечу.

Пока он сидел, присмотревшись, заметил неподалеку какие-то развалины. Возможно, начало пригорода очередного поселка или города. Аккуратно подобрав под себя ставшие непослушными ноги, собрался с духом и постарался как можно плавнее встать, так чтоб не тревожить поврежденные суставы. Он еще не забыл, как недавно пролежал несколько часов, попав под изморозь и туман, только потому что ноги отказывались подчиняться и его поразил частичный паралич. Тогда впервые он от отчаянья завыл, так когда-то, повинуясь инстинкту, выли тоскующие звери и первобытные люди. Но в этом мире все было иначе. Он прислушался к себе и улетающему в сумерки эху. Вой не принес никакого облегчения. Стало только хуже. Издалека, как будто ему ответил леденящий резкий вскрик непонятного существа и все стихло. Тогда его разум просто отключился, и он бы мог умереть, но неизвестное существо не заинтересовалось им или прошло мимо.

Поднявшись и проверив, что ничего не выронил из своего жалкого заплечного багажа, он зашагал в сторону обнаруженных развалин. По дороге подобрал палку, стал опираться на нее, помогая себе идти не сильно хромая. Подойдя к развалинам, понял, что был здесь не единственным путником, до него тут проходили многие, о чем свидетельствовали следы многочисленных бессмысленных, варварских разрушений. Но ему не надо многого. Он уже знал, что в местах, где должна быть еда и вода, ее не найти. Он посмотрел по сторонам и нашел здание школы, это сооружение мало кого интересовало и относительно неплохо сохранилось. Особенно с сравнении с другими… Здесь ему чудом удалось найти немного того, что еще можно было считать едой. Среди прилепленных к обратной стороны столов и стульев жевательных резинок, брошенных вещей и мусора, он нашел что искал. Забытый кем-то в неприметном ящике сломанного стола, среди покореженной и перевернутой мебели, засохший до каменного состояния хлеб, который мог еще пригодиться. Старательно завернув его в относительно чистую тряпочку он, спрятал его за пазуху, там, где уже была спрятана небольшая походная фляга, но пока прискорбно полупустая.

В химическом кабинете царил полный разгром. Все немногое из уцелевшего в погроме, что еще могло ему пригодиться, было тщательно осмотрено и сложено в подобранную по пути сумку. Можно было еще побродить по окрестностям. Но он решил не задерживаться далее и продолжить путь на север. Клочкастая собака, шерсть которой прежде была длинной и гладкой, до того как ее оставили хозяева, бросилась было под ноги, но вдруг передумала и унеслась прочь. Он лишь сокрушенно покачал головой.

Собак он любил, и даже думал завести домашнего питомца, чтоб прогуливаться с ним вечерами по уютному городскому парку. Это было до событий, заставших оставить Университет и бежать неизвестно куда. Вести себя так глупо и до неприличия иррационально, он не мог по сути, однако получалось что и для него это вполне возможно. Это звучало непривычно и даже смешно, но ситуация говорила сама за себя. Он мог быть диким и сумасшедшим, и даже забывал порой о математике.

Но его пугало одиночество. Ведь в одиночестве он даже не поймет пределы своего безумия.

Ему отчаянно нужно было поесть, и тянуть дальше было неоправданно рискованно. Он берег свой последний запас и понимал, что когда не останется ни крошки, придется как-то на что-то охотиться… Это было отвратительно для его сознания. Разворачивая свой хлеб, он сокрушенно покачал головой и положил его обратно. Его понятия о химии подсказывали, как ничтожно количество этой пищи для полноценной переработки в энергию, но вполне хватит для последней агонии. В не проходящем липком сумраке послышался тихий плач. Кто-то определенно следил за ним, но не подходил.

Вероятно, он потерял сознание, отключился на некоторое время, потому что, открыв глаза, он обнаружил, что уже наступил день. А на его теплой груди свернулся клубочком маленький мокрый котенок. От движения котенок проснулся и открыл круглые от удивления янтарные глаза. В отличие от глаз обезумевших людей, потерявших человеческое достоинство, этот взгляд был осмысленным и внимательным. Стараясь не вспугнуть своего неожиданного друга, бывший учитель математики вытащил свои последний запас и, отвинтив флягу, смочил водой. Котенок от неожиданности моргнул и отважно выгнул спину стараясь показаться большим и страшным. Замерзший, голодный и слабый, но из последних сил он был готов сражаться, чтоб самому не стать пищей.

– Мы Люди, должны понимать друг друга – успокаивающе сказал он котенку. Стараясь не делать лишних движений, протянул еду на открытой ладони. Тот сначала недоверчиво понюхал пальцы и лишь потом стал жадно глотать крошки, иногда задевая шершавым языком израненную ладонь…