Михаил Попов - Все игрушки войны (сборник)

– Рагацци, бамбини, синьорины, синьоры! Театр кукол Джузеппе Манджафоко открывает свои представления комедией «Обманутые мужья». Впервые вы увидите в нашем балагане burattino marionetta!

Пиноккио улыбнулся. Он уже был знаком с этой чудо-куклой. Арлекин, почти с него ростом, приводился в движение нитями и металлической проволокой, и с небольшого расстояния казалось, что Арлекин двигается самостоятельно. Куклу сделал Карло, его спаситель.

В тот день, когда он постучал в дом Карло Бестульджи в поисках Франчески, они пили вино, долго разговаривали обо всем, о чем могут говорить одинокие люди, привыкшие к своему одиночеству: о надеждах юности, об испытаниях, о Боге. Пиноккио поведал гостеприимному старику о своих несчастьях, о том, что думает покончить со всем разом – найти колодец и прыгнуть, чтобы не мучиться и не унижаться, выпрашивая милостыню. Карло выслушал исповедь внимательно. Когда Санчес закончил говорить, воцарилась тишина, казалось, мир вокруг замер в ожидании какого-то важного решения, от которого зависит многое, очень многое. Наконец, Карло тряхнул своими пепельными кудрями и сказал:

– Дружище, давай-ка я тебе кое-что покажу!

Он вышел ненадолго из крохотной кухни, а вернулся с большой куклой, состоявшей из фрагментов, соединенных шнурком. Костюма еще не было, Арлекин был голым. На ступне виднелось клеймо с именем мастера – «Карло Бестульджи». Большую голову венчал шутовской колпак с тремя бубенцами, из-под него торчал рыжий, задорный вихор из пакли, глаза – злые, навыкате смотрели открыто и упрямо, алый рот ухмылялся не по-доброму, нос – горбатый, хищный. Санчес вздохнул. Глядя на марионетку, он испытал жгучую зависть. Его собственное уродство было безысходным.

– Нравится? – спросил Карло вкрадчиво.

– Да, особенно нос. У меня тоже когда-то такой был… – вновь вздохнул Санчес.

– Хочешь, я попробую и тебе такой приладить? – вдруг спросил Карло.

– Как это?.. – оторопел наш несчастный.

– Да запросто! Если, конечно, ты выдержишь боль.

Муки последующих двух недель он не забудет никогда –

запах паленой человеческой кости, вибрацию и жжение сверла в ногах и в черепе. Но результат был просто ошеломительным! У инвалида Пиноккио появились ноги и нос, большой, горбатый, как у приятеля-Арлекина. Этот гладкий, легкий протез почти не доставлял ему неудобства, но зато надежно закрыл ужасные ноздри-дыры, делавшие Санчеса похожим на мертвеца. Еще десять дней ушло на то, чтобы боль начала стихать, и он стал учиться ходить понемногу на этих новых ногах-пружинах, стараясь удерживать равновесие, и постепенно у него стало получаться – радости не было границ! Он заплатил Карло почти все деньги, что у него были, но то, что он получил, того стоило. Впрочем, самое важное было впереди.

Вечером накануне того дня, когда Пиноккио Санчес вышел из дома мастера Бестульджи, их навестил директор театра кукол весельчак Манджафоко. Он давно знал Карло, они дружили еще на Сицилии, откуда оба были родом. Там Джузеппе Манджафоко поступил в знаменитый Сицилийский театр кукол – Teatro dei burattini, где прославился умением виртуозно управлять самыми популярными перчаточными куклами-клоунами – горбуны Пульчинелла и Пульчинелло вертелись на его пальцах как заведенные, дрались, ругались, обнимались, попискивая тонкими голосами, – мастеру Манджафоко даже пиветта не требовалась, – гениальный артист говорил кукольным голосом без каких-либо приспособлений.

Манджафоко – толстяк с живыми смеющимися глазами, с волосатыми мускулистыми руками, с удовольствием уплетал любимое блюдо бедняков – чесночные кростини с большой тарелки, запивая кушанье разбавленным вином. Его театр-балаган приехал во Флоренцию дать пару десятков представлений, прежде чем двинуться дальше, на север полуострова. Зимой он выступал на юге, а летом – на севере. Проводя дни и недели в скитаниях, он чувствовал себя необычайно свободным и счастливым человеком. Помощник у него был лишь один – двухметровый великан Косимо, кулак у того был размером с голову ребенка, что отбивало охоту с ними связываться у всех разбойников с большой дороги. Многие из них, напротив, обеспечивали защиту странствующему театру, а иногда и приходили поглазеть на представления талантливого артиста. Такая жизнь была Джузеппе по нраву, он не скучал и хорошо зарабатывал, что позволяло ему содержать две семьи: первую – на родной Сицилии, вторую – в Турине, – без какого бы то ни было риска быть уличенным в двоеженстве или пойманным на лжи – за время кочевания от одного гнезда к другому все успевали друг по другу соскучиться, лишних вопросов не задавали, и там и тут росли дети. Джузеппе чувствовал себя солидным господином, отцом большого семейства, не испытывая угрызений совести. В этом ему способствовало то обстоятельство, что всякий раз на полпути с севера на юг или обратно, в Риме или во Флоренции, он исповедовался и получал индульгенцию, щедро жертвуя католической церкви, что у него, ловкача, выходило весьма гладко, несмотря на запрет, наложенный на такие вольности папой без малого за триста лет до того (в 1567 г. папа римский Пий V запретил предоставление индульгенций с какими-либо денежными выплатами). И то, что великан Косимо был от рождения немым, весьма способствовало сохранению секретности. Сегодня как раз и был тот самый день, когда грешник Джузеппе исповедался и получил отпущение грехов, простившись с очередной кругленькой суммой кровно заработанных – в тосканских лирах. Настроение у него было превосходное, назавтра было запланировано два представления, он находился в доме друга, вкусно поел, выпил и теперь жаждал увидеть заказанную полгода назад куклу-марионетку.

– Magnificamente! Benissimo! Великолепно! Отлично! – кричал Джузеппе, ощупывая Арлекина. Он откинулся на стуле и поднял вагу до уровня глаз – Арлекин заплясал и вдруг начал отпускать остроты и непристойности отвратительным скрипучим голосом.

– Ну, посмотри, это же настоящий герой-любовник! – Арлекин стал кряхтеть и производить похотливые движения, – плакал синьор Пульчинелло!

Карло расхохотался. Он любил эти моменты, когда сделанные им по заказу приятеля куклы по-настоящему оживали в его умелых руках. Но сегодня он приготовил для Джузеппе настоящий сюрприз. В маленькую кухню вошел Пиноккио. Манджафоко ахнул и так и застыл с открытым ртом. Пауза длилась несколько минут. Пока толстяк понемногу приходил в себя, Пиноккио присел рядом за стол, взял с тарелки оставшийся кростини и стал жевать его с аппетитным хрустом.

– Карло – это не привидение? Живая кукла, как это возможно? – удивлению Джузеппе не было границ.

И вот оно – яркое, полное сатиры представление театра Джузеппе Манджафоко, и куклам-артистам рукоплещет и свистит этим вечером вся Флоренция, и в этом балагане ему, Пиноккио Санчесу, получеловеку-полукукле будет отведена своя роль. Сегодня он зритель, а уже завтра выйдет на сцену, сначала – глашатаем, открывающим спектакль, потом – настоящим артистом, играющим смех и плач, комедию и трагедию. В паре с приятелем Арлекином они покажут сценку, от которой публика будет приходить в неописуемый восторг: Арлекин будет что есть силы колотить Пиноккио сначала кулаком, потом дубиной, потом молотом, а Пиноккио будет лишь издевательски смеяться и всячески подначивать противника. Отчаявшись, Арлекин будет вызывать зрителей и предлагать им поколотить уродливого Пиноккио, но как бы ни били того по ногам, ему все будет нипочем. А секрет будет раскрываться только в конце спектакля, когда Пиноккио покажет публике свои деревянные ноги, приспуская штаны под одобрительный вой толпы. Джузеппе Манджафоко по-настоящему привяжется к Санчесу и будет возить его с собой с севера на юг и с юга на север почти десять лет, найдя в нем прекрасного друга и собеседника, Косимо не станет возражать, – ив дороге они будут говорить о том, о чем могут говорить люди, привыкшие к одиночеству: о надеждах юности, об испытаниях, о Боге, и придумывать новые сценки и новые трюки, в том числе и тот, что в итоге станет для Пиноккио роковым.