Брендон Сандерсон - Слова сияния

– Я открыла секрет буреформы, – сообщила Венли.

– Что?! – встрепенулась Эшонай. – Ты же должна была искать форму, которая поможет нам! Форму для дипломатов или для ученых.

– Они нас не спасут, – возразила Венли в ритме веселья. – Если мы хотим разобраться с человеками, нам понадобятся древние силы.

– Венли… – Эшонай схватила сестру за руку. – Наши боги!

Сестра не дрогнула.

– У людей есть заклинатели потоков.

– Может быть, и нет. Может, это был клинок чести.

– Ты сражалась с ним. Разве это клинок чести ударил тебя, пронзил твою ногу так, что ты теперь хромаешь?

– Я… – Ее нога болела.

– Мы не знаем, какие из песен правильные, – сказала Венли в ритме решимости, но слова прозвучали устало, и она привлекла спренов изнеможения. Они явились с таким звуком, словно ветер подул сквозь открытые окна и двери, и были похожи на струи полупрозрачного дыма, которые стали плотнее и заметнее, а потом принялись кружиться вокруг ее головы.

«Бедная моя сестра. Не жалеет себя, как любой солдат».

– Если заклинатели потоков вернулись, – продолжила Венли, – нам требуется что-то важное, способное обеспечить нашу свободу. Эшонай, нужны мощные формы… – Она бросила взгляд на руку сестры, которая все еще сжимала ее собственную. – Ты хоть сядь и послушай, а то возвышаешься надо мною, точно гора.

Эшонай убрала пальцы, но не села. Вес ее осколочного доспеха сломал бы стул. Она наклонилась, изучая разбросанные на столе бумаги.

Способ записи Венли изобрела сама. Этому они научились у людей – запоминание песен было хорошим способом, но не совершенным, хоть ритмы и могли направить любого. Сохранять сведения на бумаге было удобнее, особенно для изысканий.

Эшонай выучила алфавит, но читала все-таки с трудом. У нее было мало времени, чтобы совершенствоваться.

– Итак… буреформа?

– Достаточное количество слушателей в этой форме, – объяснила Венли, – смогут управлять Великой бурей или даже призвать ее.

– Я помню песню, в которой говорится об этой форме. Такие дела вершили боги.

– Большинство форм так или иначе с ними связаны, – заметила Венли. – Можем ли мы и впрямь верить в правильность слов, что были спеты впервые так давно? Когда эти песни запоминали, наш народ был большей частью в тупоформе.

Эта форма не могла похвастать ни умом, ни способностями. Они теперь использовали ее, чтобы шпионить за людьми. Когда-то ее народ знал лишь ее и бракоформу.

Демид прошуршал бумагами, перемещая стопку.

– Венли права. Мы должны пойти на риск.

– Мы могли бы переговорить с алети, – упорствовала Эшонай.

– И к чему это приведет? – спросила Венли, снова в ритме скепсиса, и спрены изнеможения наконец-то исчезли – унеслись прочь в поисках более свежих источников эмоций. – Эшонай, ты только о переговорах и твердишь. Думаю, это потому, что люди тебя очаровали. Ты думаешь, они позволят тебе свободно разгуливать среди них? Тебе, в ком они видят взбунтовавшуюся рабыню?

– Много веков назад, – проговорил Демид, – мы сбежали и от наших богов, и от людей. Наши предки отказались от цивилизации, власти и мощи, чтобы сохранить свободу. Я бы не стал ее отдавать. Буреформа. С ней мы разгромим армию алети.

– После нашей победы, – добавила Венли, – ты вернешься к путешествиям. Никакой ответственности – будешь странствовать, рисовать свои карты и открывать места, которые еще никто не видел.

– То, что я желаю для себя, бессмысленно, – произнесла Эшонай в ритме упрека, – до тех пор, пока всем нам грозит уничтожение. – Она просмотрела знаки на странице – записанные песни. Песни без музыки, отображенные как есть. Их обнаженные души.

Неужели спасение слушателей и впрямь заключается в чем-то столь ужасном? Венли и ее подручные потратили пять лет, чтобы записать все песни, расспросить старейшин о всех деталях и запечатлеть их на этих страницах. Посредством сотрудничества, изысканий и глубоких размышлений они открыли шустроформу.

– Это единственный путь, – сказала Венли в ритме умиротворения. – Мы покажем это Пятерке. Ты должна нас поддержать.

– Я… я подумаю над этим.

Им аккуратно обстругал боковину маленькой деревяшки, потом поднес ее к сферному фонарю возле верстака, другой рукой сжав очки и держа их поближе к глазам.

До чего восхитительное изобретение эти очки. Жить – означало быть фрагментом космера, который познает самого себя. Как можно предаваться познанию, если не видишь как следует? Азирец, создатель этой штуки, давно умер, и Им выдвинул предложение признать его одним из Почтенных мертвецов.

Он опустил деревяшку и продолжил ее обстругивать, аккуратно срезая переднюю часть, чтобы получился изгиб. Некоторые его соратники по ремеслу покупали деревянные колодки, нужные башмачнику для изготовления обуви, у плотников, но Има научили делать их самостоятельно. Так работали раньше, на протяжении веков. Он рассуждал следующим образом: если что-то делали столь долгое время, тому должна быть веская причина.

Позади него располагалась уютная мастерская башмачника, где мыски десятков ботинок выглядывали из теней, словно носы угрей из норок. Это были примерочные башмаки, нужные для того, чтобы подобрать размер, материалы и определить стиль, а уже потом он мог соорудить безупречные ботинки, подходящие ногам и характеру заказчика. Примерка занимала довольно много времени, если ее проводили как положено.

Справа что-то шевельнулось среди теней. Им покосился в том направлении, не меняя позы. Спрен в последнее время являлся чаще – рой световых пятен вроде тех, что порождала хрустальная подвеска, на которую упал солнечный луч. Им не знал, к какому виду относится этот спрен, потому что раньше не видел подобных.

Спрен двигался по поверхности верстака, подбираясь ближе. Когда он остановился, окружавший его свет продолжил движение – словно маленькие растения выпустили побеги. Когда спрен снова начал двигаться, они ретировались.

Им опять принялся за резьбу.

– Это нужно для того, чтобы сделать башмак.

В вечерней мастерской было тихо, если не считать царапание его ножа по дереву.

– Баш-шмак?.. – спросил голос, нежный и певучий, почти девичий.

– Да, друг мой. Башмак для малыша. В последнее время мне приходится их делать все чаще и чаще.

– Башмак, – повторил спрен. – Для малыш-ша. Маленького человека.

Им смел стружки с верстака на пол, чтобы прибраться позже, а потом положил колодку на верстак рядом со спреном. Тот отпрянул, как полупрозрачный мерцающий блик на поверхности зеркала.

Им убрал руку и стал ждать. Спрен пополз вперед – несмело, точно кремлец, выглянувший из своей щели после бури. Остановился и отрастил несколько маленьких побегов из света. До чего странное зрелище.