Брендон Сандерсон - Слова сияния

– Дитя, ты видела свою сестру? Это день ее первого преображения! Мы должны ее подготовить.

– Об этом позаботились, мама, – сказала Эшонай в ритме мира, присев рядом с женщиной. – Как идет подрезка?

– Скоро закончу. Мне нужно уйти, прежде чем вернутся хозяева этого дома.

– Ты его хозяйка.

– Нет-нет. Дом принадлежит одной паре. Они были здесь прошлой ночью и сказали, что мне следует уйти. Я только закончу с этим сланцекорником – и сразу уйду. – Мать достала пилу, сгладила одну сторону гребня и смазала ее соком, чтобы поощрить рост в нужном направлении.

Эшонай отпрянула, настроившись на скорбь, и мир покинул ее. Возможно, следовало избрать ритм утраты. Она переключилась на него, потом с усилием отвергла. Нет. Нет, ее мать еще не умерла!

Но и не была полностью живой.

– Вот, возьми это, – сказала мать в ритме мира, вручая Эшонай пилу. По крайней мере, сегодня она узнала свою дочь. – Обработай вот тот нарост. Я не хочу, чтобы он так и продолжал расти вниз. Надо направить его вверх, к свету.

– Бури с этой стороны города слишком сильные.

– Бури? Чушь. Нет тут никаких бурь. – Мать помедлила. – Даже не знаю, куда мы поведем твою сестру. Для преображения ей потребуется буря.

– Не переживай об этом, мама, – ответила Эшонай, вынуждая себя говорить в ритме мира. – Я обо всем позабочусь.

– Венли, ты такая хорошая. Такая предусмотрительная. Сидишь дома, не бегаешь непонятно где, как твоя сестра. Эта девчонка… вечно ее нет там, где она должна быть.

– Она именно там, – прошептала Эшонай. – Хоть это и трудно.

Мать загудела себе под нос, продолжая работать. Когда-то эта женщина обладала едва ли не лучшей памятью в городе. В каком-то смысле так оно было и сейчас.

– Мама, мне нужна помощь. Думаю, должно произойти что-то ужасное. И не могу понять, ужаснее ли оно, чем то, что уже происходит.

Мать подпилила кусок сланцекорника и сдула пыль.

– Наш народ рассыпается на части, – продолжила Эшонай. – Наши силы истощаются. Мы переселились в Нарак и выбрали изматывающую войну. Она вылилась в шесть лет постоянных потерь. Люди начали сдаваться.

– Это нехорошо, – сказала мать.

– Но какова альтернатива? Играть с вещами, которых лучше не трогать, – с тем, что может обратить на нас взор Несотворенных.

– Ты не работаешь, – проговорила мать многозначительно. – Не будь как твоя сестра.

Эшонай положила руки на колени. Не помогло. Видеть мать такой…

– Мама, – обратилась она в ритме просьбы, – почему мы покинули темный дом?

– Ах, Эшонай, это старая песня. Темная песня, не для ребенка вроде тебя. Ты ведь даже не достигла дня первого преображения.

– Я достаточно взрослая. Прошу, расскажи.

Мать подула на сланцекорник. Неужели она наконец-то потеряла и эту последнюю часть былой себя? У Эшонай упало сердце.

– Миновали давно те дни, когда обиталищем нашим был темный дом, – негромко пропела мать в одном из ритмов воспоминания. – Последний легион – вот как мы звались тогда. Воины, которых послали сражаться на самые дальние равнины – сюда, где некогда было государство, а теперь остались лишь развалины. Свобода для большинства из нас умерла. Формы, неведомые ранее, были навязаны нам. Формы силы – да, но также и формы подчинения. Боги командовали, а мы подчинялись – всегда. Всегда.

– Не считая того дня, – сказала Эшонай в унисон с матерью.

– Дня бури, когда Последний легион сбежал, – продолжила песню мать. – Трудна была избранная тропа. Воины, испытавшие прикосновение богов, сумели лишь погасить разумы свои. Искалечив себя, мы обрели свободу.

Спокойная, звучная песня матери танцевала вместе с ветром. Когда мать пела другие старые песни, она казалась хрупкой, а теперь выглядела собой. Родительницей, которая время от времени ссорилась с Эшонай, но одновременно той, кого Эшонай всегда уважала.

– Это был дерзкий вызов, – пела мать, – когда Последний легион отказался от разума и власти ради свободы. Они рисковали забыть все. И потому сочинили песни – сотню историй, которые можно было рассказывать и помнить. Я рассказываю их тебе, а ты – своим детям, и так до тех пор, пока снова не будут открыты формы.

А потом мать пустилась петь одну из ранних песен – о том, как их народ строил свой дом на руинах брошенного королевства. Как они расселялись, изображая дикарей. Таков был их план, позволявший прятаться или, по крайней мере, не быть у всех на виду.

Песни многое упускали. Последний легион не знал, как превращаться во что-то иное, кроме тупиц и брачников, – по крайней мере, без помощи богов. Откуда же они узнали о том, что другие формы возможны? Может, эти сведения изначально были записаны в песнях, а потом потерялись с годами, когда те изменялись слово за словом?

Эшонай слушала, и, хотя голос матери и впрямь помог снова настроиться на мир, она поняла, что все равно обеспокоена в глубине души. Она пришла сюда в поисках ответов. В былые времена срабатывало.

Теперь нет.

Эшонай встала, чтобы уйти.

– Я нашла кое-что из твоих вещей, – сказала мать, прерывая пение, – когда прибиралась в доме сегодня. Ты должна их забрать. Они захламляют дом, а я ведь скоро отсюда уйду.

Эшонай негромко загудела в ритме скорби, но отправилась посмотреть, что же такое мать «нашла». Еще одну кучу камней, в которых ей виделись детские игрушки? Лоскуты, казавшиеся одеждой?

У дверей Эшонай обнаружила небольшой мешок и, открыв его, увидела внутри бумагу.

Не человечью бумагу, а сделанную из местных растений. Грубую, разноцветную, изготовленную старым способом, известным слушателям. Шершавую и плотную, а не безжизненно-гладкую. Чернила уже начали бледнеть, но Эшонай узнала рисунки.

«Мои карты, – подумала она. – Мои старые карты».

Против собственной воли воительница настроилась на ритм воспоминаний. Дни, проведенные в путешествиях по дикому краю, который человеки называли Натанатаном; она пересекала леса и чащобы, рисовала свои собственные карты и расширяла мир. Эшонай начала одна, но ее открытия воодушевили весь народ. Вскоре, несмотря на юный возраст, она уже водила целые экспедиции к новым рекам, новым руинам, новым спренам, новым растениям.

И человекам. В каком-то смысле происходящее было на ее совести.

Ее мать снова начала петь.

Просматривая свои старые карты, Эшонай почувствовала сильную тоску. Когда-то мир казался ей чем-то новым и увлекательным. Свежим, как цветущий после бури лес. Она умирала – медленно и столь же неотвратимо, как ее народ.

Эшонай собрала карты и покинула дом, направившись к центру города. Материнская песня, по-прежнему красивая, звучала позади, точно эхо. Эшонай настроилась на ритм мира. Благодаря этому и узнала, что вот-вот опоздает на встречу с остальной Пятеркой.