Ирина Измайлова - Подвиги Ахилла

— Да.

Андромаха смотрела на Ахилла снизу вверх, из–под лохматого овчинного колпака, своими волшебными зелеными глазами, и в них читалось такое робкое, почти детское восхищение, что герой смутился.

— Если поняла, тогда ступай. Времени мало. Когда завалите вход в пещеру, дождись прихода ахейцев, чтобы посмотреть, как поступит Атрид Агамемнон. Иди.

Она взяла его руку, подняла ее к своим губам и поцеловала.

— Что ты делаешь? Я тебе не отец и не старший брат…

— Мой отец и старшие братья убиты, — тихо сказала троянка. — У меня есть только Гектор и мой сын. А тебя я бы поцеловала в лоб, но мне не достать… Ты… Ты сам не знаешь, какой ты хороший!

Ахилл почувствовал, что краснеет, и рассердился на себя за это.

— Ты нашла подходящее время для высоких слов, женщина! Иди, не то будет поздно. Тарк, ты идешь с ней. И не покидай ее ни на миг!

Пес встал рядом с Андромахой и глухо заворчал. Молодая женщина повернулась и решительным, быстрым шагом пошла по тропе. Тарк бежал почти бок о бок с нею, уже не оборачиваясь к хозяину — он выполнял приказ. Среди высоких неподвижных деревьев, редких каменных валунов, среди торжественного предутренного леса фигурка троянки казалась такой маленькой и хрупкой, что Ахилл внутренне содрогнулся. На миг ему даже стало страшно и захотелось догнать Андромаху, вернуть ее. «В конце концов, туда могу пойти и я, — подумал он. — Заметят? И что в том такого? Как смогут они связать мое отсутствие в лагере с провалом своей подлой затеи?» И тут же остановил себя. «Если я это сделаю, мир может быть нарушен. И снова война… У нее в Фивах убили отца и братьев — хорошо, если это сделал не я. Нужно удержать перемирие. Нужно его спасти! И она дойдет, и сделает все, как надо…».

Он подождал, пока фигурка «мальчика–пастушка» не скрылась за деревьями, потом повернулся и так же, бегом, устремился в обратный путь через равнину, уже оживленную заревом рассвета.

Весь день Ахилл провел среди мирмидонских воинов, отдавая распоряжения на случай, если понадобится выступать к стенам Трои: воины проверяли свое оружие, готовили факелы для ночной битвы, чистили доспехи и мечи. По замыслу Агамемнона, им не нужно было выступать к осажденному городу немедленно, как микенцам и спартанцам, но быть готовыми ринуться на подмогу, едва появится дымовой сигнал.

Ахилл убедился, что все подготовлено, как должно, и сказал, что сам будет ожидать сигнала на равнине, дабы выступить раньше своего отряда. Вести воинов к Трое он назначил Антилоха, веря, что тому не придется исполнить приказа, и сигнала не будет…

Задолго до вечера базилевс закончил все дела в лагере и, решив, что достаточно попадался на глаза всем, включая и «случайно» забредавших к его стоянке соглядатаев Агамемнона, ушел, прихватив в своем шатре, как обычно, хлеба, меда и масла для светильника. Взял он и лук со стрелами: в лагере уже привыкли к тому, что он часто уходит на охоту. В этот раз он и в самом деле поохотился — ему не захотелось нести в грот жестковатое козье мясо, и он подстрелил дорогой четырех упитанных цесарок.

«Для выздоровления Гектору полезнее более нежное мясо!» — подумал Ахилл и тут же вновь поймал себя на очевидной дикости этой мысли. «Я забочусь о нем, как о ребенке. Как о своем ребенке! Не безумие ли поразило меня?»

Гектор, как он и думал, не спал. Когда Пелид убрал камень от входа в грот, раненый немного привстал и чуть заметно улыбнулся.

— Здравствуй. Я ждал тебя.

— Тебе стало хуже?

— Нет. Но сегодня быть одному нестерпимо трудно.

— Понимаю.

Ахилл сбросил с плеча сумку и лук и принялся раздувать огонь под треножником.

— Не надо так тревожиться, Гектор. С Андромахой ничего не случится. Завтра она вернется и расскажет нам о том, как Атриды в ярости пинали ногами скалы…

Гектор нахмурился.

— А ты уверен, что пастухам удастся устроить обвал?

Ахилл выглянул из грота и посмотрел на заходящее солнце.

— Они это давно уже сделали. И, можешь не сомневаться, у них получилось. Послушай, Гектор, ты не съел ничего из того, что мы тебе оставили. Даже к молоку не притронулся… Как сможешь ты выздороветь, если станешь целый день голодать?

С этими словами он выплеснул в отверстие грота подкисшее молоко и, ополоснув чашку под каплями родничка, наполнил ее свежим.

Троянец беспомощно усмехнулся.

— Прости, Ахилл. Ничего не могу поделать — кусок не идет в горло.

— Но это неразумно!

Тут же герой вспомнил, что и сам ничего не съел за весь день, и понял: волнуется не только Гектор.

«Но я волнуюсь за сохранение перемирия, а Гектор боится и за свою жену!» — подумал он и честно признался себе, что тоже боится за Андромаху.

— Пока не стемнело совсем, я хочу посмотреть, как твои раны, — произнес базилевс, чтобы скрыть замешательство и, присев на край постели, осторожно помог раненому приподняться. — Не хватало только, чтобы от волнения у тебя опять начался жар, и началось воспаление…

Но его опасения оказались напрасны: сняв повязки, он увидел, что рана на бедре Приамида совершенно зарубцевалась, а рана на горле прочно стянулась, и бинт на ней оказался совершенно сухим.

— Хвала тебе, сребролукий Аполлон! Тебе и твоему сыну, божественному Асклепию… — прошептал базилевс. — Бедро можно уже не перевязывать. А спина? Кажется, и здесь все зажило почти до конца. У тебя нет больше боли в спине, Гектор?

— Давно уже нет, — ответил раненый. — Какие у тебя необыкновенные руки… Я их почти не чувствую. Послушай, Ахилл, а кто научил тебя врачевать?

— Не врачевать, а только применять некоторые способы врачевания, — возразил Пелид. — А учил меня этому, как и очень многому другому, мой старый наставник — мудрец Хирон, я говорил о нем вам с Андромахой. Я прожил в его пещере пять лет.

— Хирон, которого считают кентавром? — с чуть заметной улыбкой спросил троянец.

Ахилл засмеялся.

— Вижу, ты понимаешь, какая это глупая выдумка. Конечно, он не кентавр. Но его опыт и знания так необъятны, что я, находясь с ним рядом, порою думал, что он бессмертен и живет на земле уже тысячи лет. Сам он говорил мне, что ему уж точно больше ста двадцати лет. И он видел все страны и все земли, населенные людьми, ему открыты многие тайны. Он и мне сказал много такого, что до сих пор волнует меня и смущает.

— Что, например?

Гектору хотелось говорить, завести длинный разговор о чем–нибудь интересном, чтобы только развеять хоть немного невыносимое напряжение, которое он испытывал весь день и которое, сейчас он это ясно видел, мучило и Ахилла.

— Что он говорил тебе такого, что вызывает у тебя сомнения?

Ахилл покачал головой.

— Да не сомнения, нет… В том–то и дело, что все, о чем он говорит, так или иначе оказывается справедливым, и это все я сам чувствую. Когда он сказал мне, что я не вынесу войны, что она начнет убивать меня изнутри, что я первый среди всех всеми силами постараюсь ее прекратить, я был обижен. Я‑то был уверен, что мой дух воина несокрушим, что война и даруемая ею слава меня возвысят! И я верил, что мы вскоре победим. А Хирон предрек, что это очень надолго, и что победа может оказаться страшнее поражения… А я… Я ничего тогда не понял!