Гарт Никс - Сабриэль

Они прошли еще шагов тридцать, боль и тошнота неуклонно нарастали. И тут Сабриэль резко остановилась. Оселок перехватил меч наизготовку и поднял повыше свечу, высматривая врага. Но нападать на них никто и не думал. Нездешнее свечение исходило от защитного ромба: четыре ориентированных по сторонам света знака Хартии сияли под водой, а между ними протянулись, посверкивая, линии силы.

В середине ромба стояла застывшая человеческая фигура с воздетыми руками: вероятно, когда-то они сжимали оружие. Иней посеребрил лицо и одежду, затушевав черты, лед сковал воду вокруг. Но Сабриэль ни на минуту не усомнилась, кто это.

– Отец, – прошептала она. Шепот эхом разнесся над темной водой и влился в еле различимый лепет падающих капель.

– Ромб замкнут, – промолвил Оселок. – Мы не сможем проникнуть к нему.

– Да, знаю, – кивнула Сабриэль. Невероятное облегчение, накатившее на нее при виде отца, постепенно угасало, сменялось дурнотой, вызванной разбитыми камнями. – Я думаю… думаю, мне придется отсюда войти в Смерть и вернуть его дух.

– Что! – воскликнул Оселок. Зазвенело эхо, и он уже тише добавил: – Здесь?

– Если мы установим свой собственный ромб защиты… – размышляла вслух Сабриэль, – достаточно большой, чтобы внутри него оказались и мы с тобой, и отцовский ромб, то оградим себя от большинства опасностей.

– От большинства опасностей, – мрачно повторил Оселок, озираясь по сторонам и вглядываясь в темноту за четко очерченными пределами крохотных сфер света. – А еще мы окажемся в нем как в ловушке – если вообще сумеем создать ромб так близко от разбитых камней. Самому мне в одиночку такую защиту не поставить, только не здесь.

– Нам придется объединить наши силы. А тогда, если вы с Моггетом посторожите, пока я буду в Смерти, у нас все получится.

– Моггет, а ты что думаешь? – спросил Оселок, оборачиваясь и чувствуя щекой пушистую шкурку сидящего на плече кота.

– У меня своих забот невпроворот, – проворчал Моггет. – И я считаю, что это почти наверняка ловушка. Но раз уж мы здесь и… заслуженный Абхорсен в отставке, назовем его так, вроде бы и впрямь жив, полагаю, выбора у нас нет.

– Мне это не нравится, – прошептал Оселок.

Даже простое пребывание рядом с разбитыми камнями вытянуло из него едва ли не всю силу. А если Сабриэль войдет отсюда в Смерть… это же безумие, это значит искушать судьбу. Кто знает, что там затаилось в Смерти, у столь доступного портала, образованного разбитыми камнями? А если на то пошло, кто знает, чтó рыщет в хранилище или поблизости от него?

Сабриэль не ответила. Она подошла ближе к отцовскому защитному ромбу и изучила знаки сторон света под водой. Оселок неохотно последовал за ней, двигаясь маленькими шажками, чтобы по возможности меньше тревожить воду.

Сабриэль задула свечу, засунула ее за пояс и протянула открытую ладонь.

– Спрячь в ножны меч и дай мне руку, – велела она тоном, не допускающим ни споров, ни обсуждений.

Оселок мгновение поколебался – в левой руке он держал свечу, и ему очень не хотелось, чтобы оба меча оказались в ножнах, – но послушался. Рука девушки была холодна как лед – холоднее воды. Он инстинктивно стиснул ее чуть крепче, пытаясь поделиться теплом.

– Моггет, сторожи! – приказала Сабриэль.

Она закрыла глаза и принялась рисовать в воображении восточный знак, первое из четырех заграждений. Оселок напоследок огляделся по сторонам и тоже зажмурился, подчиняясь силе ее заклинаний.

Его руку и плечо пронзил резкий спазм – и воля его слилась с волей Сабриэль. Знак расплывался в его сознании, сосредоточиться на нем никак не удавалось. Болезненное покалывание в ступнях, донимавшее его уже давно, теперь распространилось выше колен, отдаваясь в них ревматической болью. Но Оселок отгородился от боли и сосредоточился на одном: на создании защитного ромба.

Наконец восточный знак стек по лезвию Сабриэль и утвердился в полу хранилища. Не открывая глаз, двое магов развернулись лицом на юг, к следующему знаку.

Этот знак дался им еще труднее; к тому времени, когда он наконец обрел сверкающее бытие, оба вспотели и дрожали всем телом. Рука Сабриэль лихорадочно пылала, а Оселка неумолимо швыряло то в жар, то в пронизывающий холод. Накатила жуткая волна тошноты, его бы вывернуло наизнанку, если бы Сабриэль не стиснула его руку, словно сокол добычу, и не поделилась с ним силой. Он поперхнулся, подавил рвотный позыв и пришел в себя.

Западный знак обернулся настоящим испытанием на выносливость. На мгновение Сабриэль утратила сосредоточенность, и Оселку пришлось несколько секунд удерживать знак самому, и мир вокруг него закружился в неудержимом хороводе, словно юноша напился самым неприятным образом. Но тут Сабриэль усилием воли взяла себя в руки, и под водой расцвел знак запада. Отчаяние подарило им знак севера. Они трудились над ним несколько секунд, показавшихся часами, и в последний момент заклинание едва не пропало втуне. Но Сабриэль вложила в него всю силу своего желания освободить отца, а Оселок призвал на помощь немалый груз двухсотлетней вины и муки.

Северный знак, лучезарно вспыхнув, стек по мечу, разгораясь все ярче, – ослепительный блеск этот слегка померк под водою. Линии огня Хартии побежали от него к восточному знаку, от восточного – к южному, затем к западному и вернулись к северному. Ромб замкнулся.

Тотчас же Сабриэль с Оселком почувствовали, что жуткое присутствие разбитых камней перестало так сильно давить на них. Невыносимая головная боль Сабриэль утратила остроту, ступни и ноги Оселка обрели былую чувствительность. Моггет встрепенулся и потянулся: впервые с тех пор, как угнездился на шее юноши.

– Хорошо получилось, – тихо проговорила Сабриэль, глядя на знаки из-под отяжелевших от усталости век. – Лучше, чем вышло у меня в прошлый раз.

– Сам не знаю, как мы это сделали, – пробормотал Оселок, глядя вниз на огненные линии.

Он вдруг осознал, что до сих пор сжимает руку Сабриэль и сутулится, точно престарелый сборщик хвороста под тяжкой ношей. Он резко выпрямился и выронил ее руку – точно готовую укусить змею.

Сабриэль удивленно взглянула на него, а Оселок спохватился, что неотрывно глядит на пляшущие отблески свечей в ее темных глазах. Едва ли не в первый раз юноша разглядел ее как есть. Заметил усталость, и морщинки, проложенные тревогой, и чуть печально поникшие уголки губ. И все еще распухший нос, и желтеющие синяки на скулах. А еще… она была так красива. Оселок вдруг осознал, что до сих пор воспринимал ее лишь в свете ее призвания – как Абхорсена. А не как женщину…

– Мне пора, – промолвила Сабриэль, внезапно смутившись под пристальным взглядом Оселка.