Денис Луженский - Тени Шаттенбурга

Вот тебе и тихий, спокойный городок Шаттенбург! Конечно, не каждый день – и не каждый год даже – подобное творилось, но как не поверить, что где-то неподалеку от города существует источник зла?! Теперь главное – его отыскать. По записям выходит, что чаще всего зловещие происшествия случаются в междуречье Дункеля и Айзенфлуса, предгорьях мрачного пика Небельберг…

– С ними поедешь ты.

Николас не удивился. Его внимательный взгляд не отрывался от лица барона, сохраняющего сосредоточенное и несколько отсутствующее выражение. Фон Ройц выглядел непривычно обеспокоенным и, хуже того, растерянным. Видеть, как подобные чувства обуревают Хладнокровного Ойгена, было чертовски тревожно.

– Я хотел бы сделать это сам, но, кажется, мне лучше не покидать город.

– Согласен, экселенц. Сейчас вы – старший повар на здешней кухне, и как только отвернетесь от горшка – варево сразу выкипит в очаг.

Призрак усмешки показался на губах барона, тут же сгинув без следа.

– Ты всегда меня понимал, мальчик. И я всегда знал, что могу на тебя положиться.

Эти слова не требовали ответа, поэтому министериал лишь коротко поклонился. Сегодня при дворе императора не много находилось глупцов, что пытались перекупить его верность фон Ройцу. Хотя и мало кто знал обо всех причинах подобной верности.

– Как поживает твоя сестра?

Вопрос едва не застал Николаса врасплох – иногда ему казалось, что Ойген читает его мысли с той же легкостью, с какой складывает извлеченные из приходных книг числа.

– Я получил от нее письмо, – медленно ответил он. – За день до нашего отъезда.

– И что же она?

– Молится о спасении моей души.

– А мою – проклинает, – на этот раз барон все-таки усмехнулся – мрачно, как голодный тигр.

– Вовсе нет, экселенц. Просто ей не нравится… Анна никак не хочет понять…

Он сбился, запутавшись в собственных чувствах. Сестра и впрямь не проклинала фон Ройца – во всяком случае, не делала этого в письмах. С другой стороны, ее горячие просьбы забыть про полную грехов и страстей мирскую суету, вспомнить о собственной душе – они смущали Николаса, а подчас и попросту злили. Анне не нравится то, чем занимается брат. И как же ей втолковать, что «грешит» и «суетится» он ради нее ?!

Все, что осталось в его памяти от отца, – это образ пламени, пожирающего привязанную к столбу фигуру в белом балахоне. Помнил ли Николас именно тот костер на площади в Брюгге? Едва ли. Скорее всего, очищающий огонь аутодафе утвердился в памяти уже потом, спустя месяцы или годы. Еще меньше он сохранил воспоминаний о матери, обвиненной в ведьмовстве и утонувшей во время испытания водой. Лица этих людей, давших ему жизнь и родовое имя, сперва потускнели, потом и вовсе стерлись. Слишком уж мал он был, чтобы по-настоящему помнить . Их место в сердце Николаса заняла сестра.

Тот мальчишка, Пауль… Не только барон увидел в нем себя – юного шалопая, пролазу и забияку. «Да, и я был таким – вечно лез в самые черные и страшные дыры, крутился под ногами у взрослых, заставлял краснеть ее… »

Девушку – Хелену Беш – он не раз уже встречал то во дворе, то в коридорах «Кабанчика» и, сколько ни всматривался, не смог найти в ее чертах хоть какого-нибудь сходства с Анной. Такие разные старшие сестры с такими похожими… впрочем, нет, совсем не похожими судьбами. Глядя на жизнелюбивую улыбчивую Хелену, Николас никак не мог представить ее в роли строгой наставницы и женщины истовой веры, уже больше семи лет возглавляющей общину бегинок, приютившуюся на окраине Берлина.

А ведь все могло сложиться иначе, и маленький бегинаж сгорел бы семь лет назад, если бы не Ойген фон Ройц. По сей день министериал терялся в догадках, что двигало рыцарем короны, героем битвы при Ауссиге и приближенным самого императора, когда тот направил своего коня на распаленную, жаждущую крови толпу, остановил готовую начаться резню, а потом заставил три сотни чертовски обозленных людей бросить факелы и взяться за ведра.

Горячую и, надо признать, довольно сумбурную клятву юнца барон принял без улыбки, словно только так и должно было поступить избитому, перепачканному сажей саксонскому щенку с французским именем.

Ответную клятву Ворон не нарушил ни разу – по сей день добрые берлинцы не трогали ни «гнездо порока», ни его обитетельниц. За эти годы щенок превратился в молодого бойцового пса, готового броситься на любую глотку, что укажет ему ловчий. Заматерев, Николас стал тяготиться ролью гончей на коротком поводке, но ни минуты не жалел о сделанном когда-то выборе.

Душа… К черту в пекло душу! Он сделает все, чтобы защитить Анну! Даже вопреки ее собственному желанию.

– Этой женщине следовало бы поучиться благодарности, – произнес барон, заставив своего министериала усомниться, не высказал ли тот ненароком все, о чем только что думал.

– Анна, несомненно, понимает, чем обязана вам, экселенц. Пусть она и не говорит…

– Обязана мне ? – Фон Ройц поднял бровь. – Мы оба знаем, почему ты носишь на пальце кольцо с моим гербом. Твоя служба всегда была платой за ее спокойную жизнь. И чтобы этого не видеть, нужно быть либо неблагодарной дурой, либо просто дурой.

– Когда-то Анна заменила мне мать, – тихо сказал Николас. – А еще она спасла мою жизнь. Я… обязан не только вам, экселенц.

Ойген только головой покачал, разглядывая вассала словно чудную зверушку. А потом вдруг приказал:

– Возьмешь Оливье и кого-нибудь из его парней.

– Но…

– Этот Микаэль, по всему видать, боец не из последних, и все же два меча – слишком мало для такого дела. Со мной останутся Дитрих, Гейнц и остальные – хватит, чтобы пару дней просто посидеть в городе .

Пожалуй, это было нелучшее время, чтобы высказывать сомнения, но с другой стороны – потом может оказаться слишком поздно.

– Девенпорт меня беспокоит. Та его выходка с западней на Ворга…

– Хочешь сказать, я плохо держу вожжи?

– Нет, экселенц. Но, может, взнуздали вы вовсе не коня? В монастыре он был хорош, спору нет, однако хочу быть уверенным, что, пока я отдаю приказы, меч Девенпорта окажется там, где нужно мне.

– Понимаю, – в сухом смешке барона не прозвучало даже намека на веселье. – Что ж, это звучит… справедливо. Обещаю с ним поговорить .

В домах затеплились огоньки ламп, жарко заполыхали дрова в каминах: на город опускалась ночь. Временами низкие тучи закрывали луну, с севера тянуло стылым ветром. Похоже, будет дождь: зашуршит по желтой листве, застучит по окнам, а утром лужицы возьмутся хрупким ледком – в последние дни ощутимо похолодало.

За высоким забором прозвучали торопливые шаги припозднившегося путника, и опять наступила тишина. Страшно и тоскливо: весь день Кристиан старался занять себя делами и многое успел, но стоило ненадолго остановиться, как вновь накатило отчаяние. Даже когда он столкнулся на улице с целой толпой, ему не было так страшно.