Ник Перумов - Молли Блэкуотер. За краем мира

– Летите, милые, – прошептала ученица госпожи Старшей непослушными губами. И повела рукой.

Скопленное, собранное, свитое в незримые тугие нити пришло в движение.

Молли встала во весь рост, забыв про пули и осколки. Да, сейчас она была поистине всемогуща.

Призрачные струны легко понеслись вперёд, проникая в смотровые щели паровых ползунов; миг спустя лёгкость кончилась, нечто холодное и склизкое словно встало меж ней и её целью, но поздно, слишком поздно!

Вот они, жёлтые снаряды, в боеукладке, шипят рядом стравливающие пар клапаны; что-то кричат люди, они словно бы почувствовали её, Молли, присутствие; с грохотом откидываются люки, кто-то пытается спастись; но она, настоящая volshebnitza, мановением руки заставляет разом сработать все взрыватели в чреве железного чудовища.

Взрыв. Взрыв. Взрыв.

Гордо щетинившиеся стволами паровики разносило на мелкие кусочки, пылали развороченные внутренности машин, торчали среди языков пламени нелепо выгнутые трубы, стальные уголки каркаса, с которого силой взрыва сорвало броневые плиты.

Пехота Её Величества замерла – те, кого не разметало ещё чередой разрывов, а потом уцелевшие с необычайной прытью кинулись наутёк.

Молли Блэкуотер стояла, словно сомнамбула, уронив руки, превратившиеся ниже локтей в сплошную боль, и смотрела, как горит весь ряд стальных чудовищ. Та, прежняя Молли, затаив дыхание и высунув язык, составляла бы их чертежи, а новая…

Новая просто смотрела, как они горят.

Как удирает, бросая винтовки, армия Королевства.

Как мимо прокатывается волна Rooskies вместе со страшным своим «ура!», что бежали, не стреляя, сберегая единственный патрон в стволе, чтобы потратить его, когда в лагере Горного корпуса сшибутся две силы.

Как исчезает пытавшийся помешать ей холод.

А потом Молли просто села там же, где стояла, и заплакала.

Горели на поле ползуны и шагоходы Королевства, катилось на юг сражение, а Молли из Норд-Йорка, мисс Блэкуотер, сделавшаяся Девой Чёрной Воды, плакала в самом центре широкой прогалины посреди заснеженного поля.

Она обрела многое, очень многое.

Но ещё больше она потеряла.

Плакала ли она по той беззаботной Молли, прилежной ученице и завзятой «машинистке», больше всего любившей свои чертежи и даже кукол своих обучавшей приёмам черчения?

Плакала ли она по своим друзьям? По мисс Барбаре, по мистеру Картрайту? Они, если живы, отныне и навеки её лютые враги.

Плакала ли она по странной, пугающей пустоте внутри, куда ушло отражённое эхо её последнего заклинания? Плакала ли она по вдруг исчезнувшему умению? «Локоть-ладонь-пальцы» вдруг обратились в полную бессмыслицу; сила вышла из повиновения.

Наверное, она истратила слишком много…

По всему этому и ещё по многому плакала она, совсем потеряв счёт времени, и опомнилась, лишь когда вернувшаяся Волка лизнула её в лицо, а где-то сзади что-то проворчал знакомый медведь.

– Вот он, твой Норд-Йорк. – Волка повернулась к Молли. – Как на ладони.

Глухо рыкнул медведь – верно, в знак согласия.

Мяукнула недовольно поджимавшая лапки на мокром снегу кошка Ди.

Им всем досталось. Всеслав до сих пор прихрамывал на левую переднюю лапу. У Волки прибавились два свежих шрама на боках. Кошке Ди шальной осколок царапнул спину, но, по счастью, только царапнул.

…Молли сказала, что уходит, сразу же после боя под Мстиславлем. К ней подходили бородатые воины Rooskies, Таньша переводила их слова, полные уважения и благодарности, но Молли почти не слушала. Что-то лопнуло внутри, что-то надломилось. Она проплакала почти всю ночь после сражения и рыдала до тех пор, пока не разревелась сама пытавшаяся утешать её Таньша.

Госпожа Старшая по-прежнему оставалась без чувств, в своём доме, под надзором своей средней сестры; Горный корпус, потеряв три десятка ползунов и шагоходов в одном бою, поспешно откатывался на юг, к Перевалу, и уж тут летучие отряды Rooskies брали своё.

Молли не хотела слушать никаких подробностей.

– Я хочу домой, – была первая её фраза после того, как она наконец проплакалась.

Ей нужно вернуться! Обязательно вернуться, вернуться во что бы то ни стало! Что с её семьёй, с мамой, с папой, с братиком, со служанкой Фанни и гувернанткой Джессикой?

Оборвалось. Да, именно оборвалось. Может, если б рядом сейчас случилась госпожа Старшая…

Но старая ведьма была далеко, очень далеко.

И Молли вдруг затрясло от собственного одиночества. Одиночества, которое не могли развеять ни Волка, сделавшаяся просто душевной подругой, ни даже Всеслав.

«Я хочу домой».

– Мы тебя проводим, – сказала тогда Таньша, переглянувшись с братом. – И тебя проводим, и так… осмотримся там.

Вот и проводили.

Горный корпус отступал, уходил обратно к Перевалу, но не за Перевал, и вервольфа с медведем повели Молли другой дорогой.

Узкими горными тропами, почти непроходимыми, когда Всеславу приходилось собой пробивать путь в глубоком снегу, а Таньше – тащить выбившуюся из сил Молли на закорках.

А всё потому, что магия ей не повиновалась.

По-прежнему.

И Всеслав, и Волка дружно уговаривали её «не истерить».

– Всё вернётся, – твердила Таньша, обнимая Молли за плечи. – Вот увидишь. Это просто первый бой…

– Второй, – всхлипывала Молли.

– Второй, – соглашалась Волка. – Но первый настоящий! Когда понимаешь, что к чему. Да ты ещё и эхо всё на себя взяла…

Молли в ответ только хлюпала носом.

Верила ли она, что магия её оставила? Не верила? Она сама не смогла б сказать. Иногда вдруг думалось, что это очень хорошо – будет себе спокойно жить с мамой и папой, и никакой Особый департамент теперь не сможет ничего с ней сделать.

А иногда она вспоминала госпожу Старшую и начинала рыдать в голос. В эти мгновения казалось, что у неё отрезали правую руку.

Подходил медведь, тяжело вздыхал, толкал в плечо мохнатой головой, и они усаживались вместе. Молли прижималась к тёплому боку, и они долго сидели так в молчании.

С Всеславом, когда он был в медвежьей ипостаси, было очень хорошо молчать.

Магия не возвращалась.

…Они пробились за Карн Дред, несмотря на то, что в зимнее время, если не считать единственной дороги за перевал, он считался недоступным.

Они тенями проскользнули по горным лесам, огибая форты и блокгаузы, обходя хорошо укреплённые разъезды, где вовсю грохотали поезда и дымили бронированные паровозы. Молли глядела на них, как на чудо – отвыкла и от вида, и от дыма.

Да, воздух ощутимо портился, особенно вблизи станций. Его наполняли дымы и угольная гарь, снег серел от золы, выброшенной трубами; у Молли вновь начался кашель, о котором она и думать забыла в стране Rooskies.