Майкл Муркок - Рунный посох: романы

— Да, весь мир… — сказал Йорик Нанкенсен, магистр Ордена Мухи, и прибавил: — Кроме уцелевшего Камарга.

Барон Мелиадус в ярости сжал кулаки. Повернувшись к нему, Нанкенсен насмешливо поинтересовался:

— Разве не достаточно того, что мы изгнали их, мой господин?

— Нет, не достаточно! — проревел Мелиадус.

— Они не причинят нам вреда, — донесся из-под маски крысы голос барона Вреналя Фарно. — Ученые установили, что наши враги скрылись в ином измерении. Мы не можем добраться до них, они не могут добраться до нас. Так давайте же не будем омрачать победу мыслями о Хокмуне и графе Брассе!..

— Я не в силах забыть их!

— А может, другое имя не дает тебе покоя, дружище барон? — поддел Мелиадуса Нанкенсен — всегдашний его соперник в любовных делах. — Имя красавицы Исольды? Может, тебя сжигает любовь — нежная и сладостная?

Некоторое время Волк молчал, сжимая эфес. Но затем самообладание вернулось к нему, и он почти равнодушно ответил:

— Месть, барон. Вот какое чувство гложет мое сердце.

— Ты очень чувствительный человек, — сухо отозвался Нанкенсен.

Внезапно Мелиадус освободил меч от ножен и выдернул древко знамени из земли.

— Они оскорбили нашего императора, нашу страну… Они оскорбили лично меня! Я, конечно, развлекусь с девчонкой, но о нежных чувствах не может быть и речи.

— О, разумеется, — пробормотал Нанкенсен с оттенком превосходства в голосе.

— И с остальными я славно позабавлюсь… в подземной тюрьме Лондры. Хокмун, граф Брасс, этот умник Богенталь, нелюдь Оладан, предатель д'Аверк — они даже представить себе не могут, какие муки их ждут… клянусь Рунным Посохом!

Сзади послышался топот множества ног. В зареве пожара всадники увидели, как дюжина пленных афинян тащит в гору портшез, в котором развалясь сидит Шенегар Тротт — граф Суссекский.

Граф редко носил маску — он не любил этот обычай; но если того требовал этикет, то он надевал серебряную, карикатурно повторяющую черты его собственного лица. Шенегар Тротт не принадлежал ни к одному из Орденов, при дворе его терпели только из-за несметного богатства и почти нечеловеческой храбрости в сражениях. Глядя на его украшенные драгоценностями одежды и ленивые телодвижения, многие думали, что граф — непроходимый тупица. Однако это впечатление было обманчивым: граф частенько давал советы императору по некоторым щекотливым вопросам и, судя по всему, пользовался доверием монарха — даже большим, нежели Мелиадус.

Шенегар Тротт, очевидно, услышал обрывок разговора и добродушно проговорил:

— Страшная клятва, барон! Вы подумали, что может произойти, если не сдержите ее?

— Не сомневайтесь, граф. Я найду беглецов.

— Собственно, я здесь не для того. Император сгорает от нетерпения услышать из наших уст приятное известие. Известие о том, что вся Европа лежит у его ног.

— В таком случае я немедленно отправляюсь в Лондру! — вскричал Мелиадус. — Заодно встречусь с учеными чародеями и выясню, как обнаружить наших недругов. До встречи, господа!

Он сел на коня и помчался прочь.

Некоторое время собратья по оружию смотрели барону вслед, потом вновь обратили взор к пожарищу.

— Его безрассудство погубит нас…

— Подумаешь! — усмехнулся граф Тротт. — Ведь вместе с нами погибнет мир…

В ответ раздался взрыв дикого хохота. Ненависть к целой Вселенной слышалась в этом безумном смехе… ибо секрет могущества Темной Империи заключался в том, что ни к кому на свете ее властелины не испытывали теплых чувств, даже к самим себе. Всю жизнь они посвятили войне, и только в битвах и грабежах находили свое счастье…

На рассвете, когда стаи гигантских пурпурных фламинго покинули свои камышовые гнезда и, поднявшись в небо, закружились в причудливом танце, граф Брасс стоял у болота и задумчиво разглядывал темные заводи и коричневые островки, они казались ему иероглифами какого-то древнего языка.

Контуры этого пейзажа, скрывающие, как представлялось графу, тайну бытия, всегда притягивали внимание, и граф был уверен, что наблюдая за полетом птиц, всматриваясь в очертания тростниковых зарослей, он сможет найти ключ к тайнописи ландшафта и понять наконец, откуда возникает это давящее чувство опасности, разъедающее его душу и тело.

Вставало солнце, заливая побережье тусклым светом.

Услышав стук копыт, граф обернулся. Его дочь, златовласая Исольда, мчалась к нему на рогатом камаргском жеребце, белом как снег, и улыбалась — словно ей давно уже была известна тайна, которую граф так тщетно пытался раскрыть. В облаке развевающихся на ветру голубых одежд она напоминала сказочную фею. Брассу не хотелось сейчас встречаться с девушкой, и он торопливо пошел вдоль болота, но Исольда уже была близко и манула ему рукой.

— Отец, ты опять поднялся ни свет ни заря…

Брасс пожал плечами и вновь повернулся к зарослям тростника, изредка бросая взгляд на птиц — как будто пытаясь застать их врасплох и таким образом понять секрет странного, завораживающего танца.

Исольда спешилась и встала рядом с отцом.

Это не наши фламинго, — заметила она, — но очень похожи. Что ты тут высматриваешь?

Граф беспомощно улыбнулся, вслушиваясь в шелест крыльев над головой.

— Ничего. Где Хокмун?

— В замке. Еще спит… Какой прекрасный восход!

Граф передернул плечами.

— Ты не понимаешь… — начал он и осекся.

Он знал, что дочь никогда не сможет увидеть этот пейзаж его глазами. Как-то раз он попытался описать ей свои ощущения, однако Исольда быстро потеряла всякий интерес к словам отца и не стала вникать в подробности. В узорах, которые мерещились графу всюду — в воде, тростниках, деревьях, в движениях животных, — был скрыт смысл бытия, а дочь просто смотрела на новый мир и радовалась его девственной красоте. Только старый друг Брасса, философ и поэт Богенталь, понимал его, но и тот считал, что дело не в пейзаже, а в самом графе.

— Ты взволнован, растерян, — говорил Богенталь, — мозг работает слишком напряженно… Все эти узоры — лишь плод твоего беспокойного воображения.

Граф отвергал подобные объяснения. Непонимание дочери и друзей раздражало его. Надев свои медные доспехи, он часто бродил по окрестностям, целыми днями изучая этот новый мир — так похожий на покинутый Камарг, если не считать того, что на многие мили вокруг здесь не было ни единой живой души.

— Брасс — человек действия, как и я, — говорил Дориан Хокмун, муж Исольды. — Долгое безделье претит его натуре. Ему нужно настоящее дело, чтобы уйти в него с головой.

— Настоящее дело, как правило, опасно, — отвечал Богенталь, и на этом разговор обычно заканчивался, потому что Хокмун тут же замолкал и уходил, положив ладонь на рукоять меча.