Юрий Никитин - Стоунхендж

Она дергалась от его любезностей, словно ее били плетью.

— Спасибо. Такое услышать от меднолобого — можно решить, что он хотел сказать что-то приятное.

— Я и сказал, — удивился он.

Она схватила вне себя другое весло, с яростью замахнулась. Плот сильно качнулся, Яра с силой ударила по белому облаку, потеряла равновесие и упала в воду. Хлопок был таков, что рыбу оглушило на версту вверх и вниз по течению, а брызги взлетели выше вершинок деревьев по обеим берегам.

Она опустилась до самого дна, а когда вынырнула, отплевываясь и захлебываясь, Томас ржал, как боевой конь перед битвой, раскачивался так, что она надеялась, что тоже свалится в реку. Но он лишь лег и, вытянув руку, поймал потерянное весло.

Яра барахталась, пыталась приблизиться к плоту, а прилипшие волосы закрывали глаза. Что-то ткнуло ее в плечо, она ухватилась за твердое, скользкое, больно ударилась грудью о бревно и только тогда поняла, что держится за весло, а другой конец в руках смеющегося Томаса.

Одежда намокла, а сама Яра слишком изнемогла за последний день, так что лишь повисла, ухватившись за торцы бревен. После двух безуспешных попыток подтянуться и влезть за плот бессильно повисла, ее тащило за бревнами.

— Поймала что-нибудь? — спросил Томас с интересом. — Я видел во-о-он такую рыбину!

Он ухватил ее за руку и за ворот, втащил на плот. Вода такими могучими струями хлынула из ее одежды, словно она вобрала в себя половину реки... или добавила своей влаги, как явно подумал, судя по его наглым глазам, англ с разбитой рожей.

Яра отползла от края, села, обхватив колени руками. Ее трясло, воздух был таким же холодным, как и вода.

— Боги видят, — сказала она, — как я ненавижу тебя!

— Ладно-ладно, — успокоил он. — Я же знаю, ты хотела лишь привлечь мое внимание. Для того и в воду бросилась.

— Дурак!

— Так зачем же стараешься? Разве что сама...

Он снял через голову вязаную рубаху, швырнул ей. Голос стал повелительным:

— Переоденься. В мокрой одежде замерзнешь до смерти.

Ее губы уже не шевелились, а тело тряслось так, что раскачивало плот. В другое время она нашла бы, что сказать по поводу его старой вонючей рубахи, которую он не снимал неделями, но сейчас понимала, что помрет раньше, чем плот пристанет к берегу.

Он отвернулся, с безучастным видом работал веслом. Яра заколебалась, хоть и замерзла уже до полусмерти, но раздеваться донага в шаге от молодого мужчины... Зачем она помогла ему избежать страшной участи в руках Ночного Сокола, попадись он снова — сама замучает до смерти, сдерет с живого шкуру.

Наблюдая за ним подозрительно, — как же, не повернется! — она торопливо снимала платье, ветерок ожег и без того синюю в пупырышках голую кожу, а мокрая ткань прилипала, не желая отделяться, а мужчина стоял совсем рядом, она задевала его локтем, неспешно двигал веслом, вот-вот ему наскучит и повернется, наконец она содрала липнущее платье, швырнула под ноги. Боги, до чего же теплая эта пропахшая потом рубаха, до чего же в ней хорошо!

Только теперь Яра поверила, что в самом деле замерзла бы, не освободись от мокрой одежды. Рубаха достигала ей почти до колен, а когда Яра села, удалось натянуть до самого пола. Томас медленно повернулся, оглядел ее с головы до ног.

— Оказывается, ты не такая уж и толстая...

— Зато ты... — простучала она зубами, — зато ты...

— Да нет, правда.

— Скотина, все-таки подглядывал!

Летом день еще тянулся бы долго, но на убранный желтыми и красными листьями лес сумерки опустились рано. На потемневшем небе заблистали звезды, над вершинами деревьев всплыла крупная луна. Она осветила темные тучки, что ползли неутомимо и ночью, по реке пробежала серебристая дорожка. Звезды отражались в воде размытые, пляшущие из стороны в сторону.

Воздух стал холоднее, и теплая рубаха уже не спасала. Яра сперва стучала зубами, потом тряслась всем телом. Наконец перестала ощущать ноги, а затем и руки, холод начал вгрызаться в самые внутренности. Вода плескала о край плота, лизала ее голые ноги.

— Я замерзаю, — прошептала Яра.

Томас быстро посмотрел, отвернулся.

— Надо уплыть как можно дальше.

— Но я... замерзну.

— Что ж, баба с плота, плотнику легче.

Она стиснула зубы, чувствуя, как лютый холод грызет ей печень, замораживает кровь, начинает останавливает сердце. В кишечнике было тяжело, она терпела уже давно, но не решалась облегчить хотя бы мочевой пузырь, хотя наглый рыцарь снова отвернулся, усиленно работал веслом.

— Ладно, — сказал он внезапно. — Дальше плыть опасно. Они уже явно добрались до истоков ручья. Кто-то догадается искать нас по реке.

У нее уже не было силы радоваться, когда он повернул плот к темному берегу. Едва различимые деревья приближались мучительно медленно. Когда оставалось до них две-три сажени, Томас соскочил в воду, потащил плот к берегу. Яра едва удержалась при таком стремительном скольжении по воде — догадалась вцепиться, когда под днищем заскрипел песок. Она соступила в темноту, вскрикнула. Воды по лодыжку, но ожгла, как ледяным огнем. Яра даже не думала, что, и без того озябнув как никогда в жизни, может ощутил холод еще сильнее.

Томас пыхтел, вытаскивал плот на берег. Она видела, как он с натугой перевернул его под деревом, укрыл ветками и даже набросал охапки опавших листьев. Потом исчез в темноте. Некоторое время слышала его шаги, затем слышны были только плеск воды да сонная перекличка птиц.

Она думала, что уже умерла, когда он появился из ночи внезапно, как призрак.

— Я отыскал шалашик... Не такой, как у русов, но крупная собака влезет.

Под ногами хрустело, шелестело, что-то хватало за лодыжки. Она брела за ним, почти ничего не чувствуя, а когда ударилась лицом о его спину, едва не ухватилась обеими руками. От него шло тепло, внутри англа словно полыхала жаровня. Возможно, у него от побоев начался жар.

Глаза чуть привыкли к ночному лесу. Крохотная избушка прилепилась к толстому дереву, единственное окно было забито досками, а дверь вдобавок еще и подперта колом. Томас пинком убрал подпорку.

Затрещало, изнутри избушки пахнуло спертым воздухом. Томас исчез внутри, Яра поспешно ступила следом. Под ногами захрустело, она споткнулась и упала бы, не ухватись за Томаса. Его спина и плечи были горячими, она стиснула зубы и с великим трудом заставила себя оторвать руки от блаженного тепла.

Томас едва удержался на ногах от мощного толчка.

— Ты грациозна, как...

Он шелестел в темноте, бурчал под нос, затем послышался знакомых хруст сухих ветвей. Не дожидаясь его новой реплики, вряд ли менее оскорбительной, она на ощупь шарила по стене, под пальцами были шероховатые бревна, затем она отыскала выемку. Окоченевшие пальцы с трудом сомкнулись на малом узелке. Чувствуя, что на большее она не способна, сказала с той же язвительностью: