Юрий Никитин - Стоунхендж

Копыта звонко стучали по замерзшей почве. Край земли озарился оранжевым, солнце вставало медленно, неохотно. Иней начал исчезать, под конскими копытами серебристая земля почернела, обнажила грязь.

Калика свернул с дороги в лес. Проскакали немного, снова свернули, потом сворачивали и петляли столько, что Томас уже вовсе не соображал, в какую сторону едут. Наконец калика сказал с облегчением:

— Похоже, со следа стряхнули.

— Если они вообще за нами гнались, — обронил Томас сумрачно.

К нему снова вернулась подавленное настроение. Калика пожал плечами.

— Разочарован?

— Да нет, я думаю, им есть чем заняться.

— Есть.

Томас покосился на калику. Встречный ветер трепал красные волосы, но на недвижимом лице не дрогнули даже ресницы. Он смотрел вперед спокойно и безрадостно, в отличие от молодого рыцаря не ожидая ни жар-птицы впереди, ни принцесс, ни сказочных богатств.

— Он... точно мертв?

Калика буркнул:

— Увы, да.

— Почему увы?

— Один мой знакомый, мы его дураком считали, говорил, что убив противника, мы проигрываем сами... Мы смеялись над ним. Лишь в последний день мы увидели, насколько он прав...

Томас раздраженно тряхнул головой

— Сэр калика, оставь премудрости. Если я убил в честном поединке, то я победил, чтобы там ни возражали философы. Хотя, по-моему, здесь даже философы не спорят. Я рад, что эта ночная ворона свое получила. Жаль, я сам не подержал его за горло! Ну ничего, в аду еще подержат.

— Что значит иметь всюду друзей, — позавидовал калика.

— А вот эта, с лиловыми глазами... Где она, как ты думаешь?

— У женщин чутье, — объяснил калика. — Как у зверей. Знала, что сэр Томас как медведь разворотит все осиное гнездо, побьет ос и пожрет мед... хотя какой у ос мед?.. Словом, пожрет все, что найдет, перебьет всех, кого догонит, возьмет с собой все, что отыщет... Потому и сбежала раньше. Прихватив самое ценное.

Томас пощупал мешок с чашей.

— Да?

— Ну, не знаю, не знаю... Может, в этой чаше не осталось святости. И мощи. Учти, столько уже ехать с нами, да чтоб не запортиться!

Томас встревожился, даже кровь отхлынула от лица.

— Сэр калика, ты не шути так страшно. Это что же, все мои мучения напрасны?

Калика равнодушно пожал плечами.

— Никакое усилие на свете не бывает напрасным. Сизиф, например, развивал мускулатуру.

Кони шли резво, день был сухой и теплый. Томас ехал мрачный, предавался размышлениям, в то время как его спутник беспечно посматривал по сторонам, чесался, нетерпеливо ерзал в седле.

— Снова, как прежде, — сказал вдруг Томас. Голос его был громким. — Только я и ты, сэр калика!.. Никаких баб, никакого предательства.

— Эт точно, — подтвердил калика.

— Шахрай расписывал их красоту и прелести... А упомянуть забыл, что все предательство от женщин! Самсона предала Далила, Геракла — собственная жена... Джона прелестная Ровена...

— Кто такая Ровена? — полюбопытствовал Олег.

— Это мои соседи. Даже дома женское предательство и вероломство!

— Эт точно, — снова сказал калика.

— Как хорошо, что с нами ее больше нет!

— Точно.

— И если встретим врага, а это точно, как ты заладил, будто попугай, то враг будет спереди, а не за спиной.

— Точно, — подтвердил калика. Добавил: — И не внутри.

— И не внутри, — сказал Томас звучно. Потом посмотрел на калику подозрительно: что-то слишком охотно поддакивает. Явно замыслил какую-то языческую пакость. И что он имел в виду под этим «внутри»?

Укладываясь на ночь, он видел перед собой камни, на таких же она спала, он видел багровые угли костра, в такой же она подбрасывала веточки, а багровое пламя подсвечивало ее лицо.

А когда лег и закрыл глаза, увидел ее лицо, услышал ее чуть хрипловатый голос. И вспоминал все, что говорила, повторял про себя. Ее слова оставляли сладость во рту и легкое кружение в голове, подобно хорошему вину, и еще оставляли печаль, от которой сжималось сердце и появлялся холодок, как от льдинки.

Она всего лишь женщина, напомнил он себе отчаянно. Они все предают. Она всего лишь обычная женщина, которая будет кому-то принадлежать, которая постареет.

Он чувствовал, как эти мысли сделали его слабым, сжал кулаки, стараясь, чтобы калика не заметил его метаний. Но даже под плотно сжатыми веками ее образ жил, двигался. Да, она уже поселилась в его мозгу, и он понимал, что этот свет никогда не оставит его. Или ее. А возраст не сумеет ее испортить. Она будет молодой и красивой вечно.

Утром Томас был еще мрачнее, чем в каменоломнях. Огрызнулся на калику, ударил коня. Поехал злой, наполненный тяжелой яростью. Калика попробовал отвлечь его на разговоры о местах, по которым ехали, здесь-де проходили бесчисленные войска, рыцари древних времен, но Томас лишь угрюмо огрызался.

Олег с грустной насмешкой посматривал на бравого рыцаря. Хорошо или плохо, что нынешнее поколение не помнит прошлого? Может быть, даже хорошо, не висит тяжкой гирей на ногах. А вот он не может забыть их победного похода под началом Скифа, когда во всех землях, где они побывали, остались не только их могильные курганы, но и дети, обычаи, слова...

Когда он встречает слово «дон», «дно», то для него это скифское «вода». На Руси сохранилось в названиях: Дон, Днестр, Донец, Дунай, а в краях, откуда скифы все же потом ушли, остались такие названия, как Лондон — болотная вода, Армагеддон — река уничтожения, Аваддон — дно, бездна, а уж по именам богов и героев можно заметить, как немало ушло скифских героев в чужие мифы: скифский речной бог Посейдон у греков стал могучим морским богом, старшим братом Зевса, сохранив, правда, свой славянский трезубец, Данаиды и в преисподней наполняют бездонную бочку водой, да и сам Плутон, владыка дна земного, носит титул Аидонея...

А каким образом крупнейший город Финикии, основанный за четыре тысячи лет до рождения Христа, бога, которому кланяется Томас, назван Сидоном, что означает «место для рыбной ловли»? Древний герой, рожденный в бочке, которая плыла по морю, был назван Гвидоном все потому же, дескать, в воде, как и германский Доннар, бог грома и дождя...

К ночи выехали на излучину небольшой реки. Крохотная весь в три домика спряталась в изгибе, как в раковине, отгородившись от леса ветхим частоколом. Правда, через этот частокол перепрыгнет любой волк, а речку перейдет вброд, но весь как-то защищалась от леса. Или хотя бы загораживала дорогу своим курам.

Калика постучал в первый же домик, договорился о ночлеге. Чтобы не стеснять радушных хозяев, взял два матраса, набитых душистым сеном, хотел уйти на сеновал, но их отвели в маленькую комнатку с крохотным окошком, свободную от мебели. Когда-то здесь жили дети, но выросли, оперились, улетели. Хозяйка принесла ворох шкур: ночи уже были холодными.