Юрий Никитин - Откровение

— А, Керсасп... Прости, но за нами и так погоня.

Когда ушли далеко, Томас шепнул, косясь через плечо на оставленного гиганта:

— За что он здесь?

— Загасил огонь ударом палицы, — буркнул Олег. — Как видишь, в старину за что только не карали.

Томас удивился:

— Я сам видел как сарацины бросили одного в костер только за то, что тот плюнул в огонь. Справедливо! Разве в огонь можно плевать?.. А тут ему еще и добавят.

Воздух был сухой и горячий, вскоре увидели впереди страшное багровое зарево. Только горело не само небо, а земля. Осторожно приблизились, закрывая лицо руками от жара, там текла огненная река. В ней несло людей, что страшно кричали и пытались выбраться, но берег был крут, руки несчастных не доставали до края.

Томас с содроганием смотрел, вздыхал, спросил сдавленно:

— За что их так?

— Откуда я знаю? — огрызнулся Олег. — Это тебе знать лучше. Ваш ад, христианский!

Несчастные горели, но не сгорали, страшно было смотреть, как пытаются выскочить из сжигающего жара, но от усилий уходили в горящую тяжелую массу с головой. Томас шел по краю, стараясь не смотреть на казнимых, но все же бросал взгляды украдкой, вдруг остановился, всматриваясь в человека, которого несло вдоль самого берега, тот молча хватался окровавленными руками, на голове чудом сохранился шлем, сейчас докрасна раскаленный, пышущий жаром.

Его упорно тащило вдоль берега, он стонал сквозь зубы, но всякий раз пытался ухватиться, хотя ему приходилось из-за железного шлема хуже других: срывался и погружался с головой, а выныривал намного ниже по течению.

Томас наклонился с криком:

— Кто ты, доблестный?

Человек, которого несло уже мимо, хрипло прокричал:

— Эдвин Торнхейм... из рода Белунгов...

Томас упал животом на берег, протянул руку и, вскрикнув от боли, успел ухватить за скрюченные пальцы обреченного. На долгий страшный миг показалось, что течение и тяжелый Эдвин увлекут в огненную реку, ухватиться не за что, а калика уже убрел далеко, но Томас боролся изо всех сил, рвал жилы, кряхтел, стонал и плакал от ожогов, но устоял, а сэр Эдвин ухитрился ухватиться другой рукой за край берега, с усилием подтянулся. Томас ухватил его за голое плечо, горячее и с бегущими язычками пламени, подтащил, и Эдвин тяжело перевалился на берег.

Мгновение он лежал, дыша хрипло. Огоньки медленно гасли по всему телу, потом с натугой перекатился в сторону от реки. Томас с облегчением поймал вдали взглядом калику. Освещенный красным пламенем, тот стоял на излучине, махал рукой. Томас помахал в ответ, спросил жадно:

— Доблестный сэр Торнхейм, знаете ли здешние места?

— Нет, — прозвучал хриплый ответ. Обгорелое лицо казнимого рыцаря было страшным, — меня занесло издали... и я никогда не покидал реки... Кто ты, доблестный рыцарь?

— Томас Мальтон из Гисленда, — ответил Томас с достоинством. — Прости, благородный рыцарь, но я должен спешить... Ты уж, если попытаешься выбраться, выбирайся. А мы... у нас свой квест.

Он повернулся догонять Олега, как услышал потрясенный вскрик:

— Благороднейший сэр Томас... у вас есть тень?

Томас с недоумением оглянулся. Тень за ним следовала, как следовала всю жизнь:

— Ну и что?

— Но ведь... — прошептал спасенный рыцарь, — тень бывает только у живых!

— Ну и что? — повторил Томас с некоторым благородным раздражением. — Я и есть живой. А что тень... Так вон у сэра калики их две!

Он поспешил к Олегу, оставив рыцаря с отвисшей челюстью и распростертыми руками. Успел подумать, что надо не забыть спросить, почему за ним ходит одна, а за каликой две, но когда увидел Олега, красного, подсвеченного снизу багровым огнем, тот показался порождением адского огня, только зеленые глаза горят холодным пламенем, и все посторонние мысли вылетели, как легкая зола из печи под ударом брошенного полена.

— Крестоносцы, — проговорил Олег насмешливо, — братство... Как спешишь освободить земляка!.. Но, может быть, это и есть самый закоренелый преступник на свете?

— Не думаю, — буркнул Томас.

— Почему?

— Чую.

Олег с той же насмешкой развел руками:

— Ну, это довод... А как же тогда о всеобщей справедливости?

Томас огрызнулся:

— Сэр калика! Разговоры о справедливости далеко заведут! А доброе дело надо творить немедля. И не по расчету... по расчету доброе дело не сделать, а подчинясь самому великому владыке!

— Кому же?

— Сердцу.

Олег скривился. Владыка, который должен править миром — это ум, а не суматошное сердце. Хорошо, рыцарь не сказал, что самый великий владыка — Христос... Впрочем, обиняком сказал. Ведь Христос — это любовь, как там у них сказано, а любовь идет не от ума.

— Ладно, пойдем, спасатель.

— Олег, — сказал Томас уже в спину, — неужели не чувствуешь, что есть нечто даже выше справедливости?

— Ничего нет, — бросил Олег, не оборачиваясь.

— Есть, Олег, есть.

— Что?

— То, чего в языческих верах не было.

— Так что же?

— Милосердие.

Луна медленно опускалась к закату. Томас предположил, что после нее взойдет солнце, но калика хладнокровно заметил, что это раньше тут ходило черное солнце, а теперь и его нет, одна луна вместо него. А когда луна опустится, то настанет Великая Тьма. Глаза хоть выколи, звезд здесь нет, в преисподней везде станет темнее, чем в трех подвалах, запертых на три засова.

Тяжелые ноги почти не отрывались от земли. Томас чувствовал, что пусть наступит Самая Великая Тьма, только бы копытные по нему не топтались в потемках, когда заснет как пес прямо на дороге, если тут есть дороги.

Он слишком отстал от Олега, и еще от усталости поздно услышал частый перестук копыт. Когда рука запоздало ухватилась за рукоять меча, впереди на дорогу высыпало с десяток чертей в простых доспехах, но со щитами и боевыми трезубцами. Лунный свет холодно и недобро блестел на отточенных кончиках, а глаза чертей были багровые, в них плясало адское пламя.

Томас отступил на шаг, все-таки вытащил меч, увидел, как Олег обернулся, вскинул руки в горестном жесте и бросился обратно. Томас коротко оглянулся, туда тоже сбегались черти, отрезая отступление.

Он покрепче сжал рукоять меча, от усталости чувствовал, что держит целое бревно, но калика не успевает, надо жизнь продать дороже, черти медлят, и лишь когда земля начала вздрагивать от тяжелой поступи, он повел глазами по сторонам, спина напряглась, волосы на затылке зашевелились.

Со стороны скал к ним неспешно двигался гигантский пурпурный черт. На

голове блистал царственный шлем, на котором развевались пышные перья, забрало скрывало лицо, доспехи отливали червонным золотом. Шаг его был неспешен, во всей фигуре чувствовалось врожденное достоинство. Томас разглядел на локте левой руки небольшой щит, стал пристально всматриваться, спеша понять.