Гай Кей - Тигана [litres]

Он прислонил кочергу к подлокотнику кресла и сел, продолжая смотреть на языки пламени. Рун подошел к ним ближе, словно его привлекла эта история. Он теперь прислонился к одной из тяжелых оконных штор и обеими руками стал теребить складки.

Брандин продолжал:

– В Играте иногда рассказывают эту сказку и иногда верят в то, что этот наш мир, здесь, в южных землях, и на севере, за пустынями и за тропическими лесами – что бы там ни лежало, – всего лишь один из многих миров, которые боги создали во Времени. Говорят, что другие миры находятся далеко, разбросанные среди звезд, невидимые для нас.

– Здесь тоже существует такое поверье, – тихо произнесла Дианора, когда он сделал паузу. – В Чертандо. В горах когда-то существовало учение, очень похожее на это, хотя служители Триады сжигали людей, утверждавших такое. – Это было правдой: в Чертандо устраивали массовые сожжения еретиков во времена чумы, много лет назад.

– Мы никогда не сжигали и не казнили на колесах людей за подобные мысли, – сказал Брандин. – Иногда над ними смеялись, но это другое дело. Не сомневаюсь, что моя няня рассказывала мне то, что узнала от своей матери, а та от своей: некоторые из нас снова и снова рождаются в этих разных мирах до тех пор, пока наконец – заслужив своей жизнью это право – мы не рождаемся в последний раз в Финавире, или Финваире, в ближайшем из всех миров к тому месту, где обитают истинные боги.

– А после этого? – спросила Дианора. Казалось, его слова стали частью магических чар, окутывающих этот день.

– После – никто не знает или никто не сказал мне. И я не нашел этого ни в одном из свитков или книг, которые прочел, когда стал старше. – Он поерзал в кресле, его красивые руки покоились на резных подлокотниках. – Мне никогда не нравилась нянина легенда о Финавире. Существуют другие сказки, некоторые из них совсем не похожи на эту, и многие из них мне очень нравились, но почему-то запомнилась именно она. Она меня тревожила. Она делала наши жизни здесь просто прелюдией, они становились несущественными сами по себе и имели значение только для того, куда приведут нас потом. Мне всегда необходимо было чувствовать, что мои дела важны здесь и сейчас.

– Кажется, я с тобой согласна, – сказала Дианора. Ее руки теперь мягко лежали на коленях; он создал иное настроение. – Но почему ты рассказываешь мне эту сказку, если она тебе никогда не нравилась?

Самый простой вопрос.

И Брандин ответил:

– Потому что в последние годы мне снится по ночам, что я заново родился далеко от всего этого, в Финавире. – Тут он впервые с того момента, как начал говорить о сказке, посмотрел прямо на нее, и его серые глаза были спокойными, а голос твердым, когда он произнес: – И во всех этих снах ты была рядом со мной, и ничто нас не разделяло, никто не стоял между нами.

Дианора была не готова к этому. Совсем не готова, хотя, возможно, подсказки лежали перед ней все время, но она была чересчур слепа, чтобы увидеть их. И сейчас она вдруг тоже ослепла, слезы потрясения и изумления наполнили ее глаза, а сердце отчаянно, настойчиво забилось в груди.

– Дианора, – продолжал Брандин, – ты была так нужна мне вчера ночью, что я сам себя испугался. Я не послал за тобой только потому, что мне необходимо было как-то примириться с тем, что случилось со мной, когда ты отвела стрелу Камены. Солорес – это обман для двора, не больше: чтобы они не подумали, что опасность лишила меня мужской силы. Я провел всю ночь, шагая из угла в угол или сидя за столом, пытаясь понять, к чему пришла моя жизнь. Что это значит, если моя жена и единственный оставшийся в живых сын пытались меня убить и их попытка сорвалась только благодаря тебе? И размышляя об этом, поглощенный этим, я лишь к рассвету осознал, что оставил тебя одну на всю ночь. Дорогая моя, простишь ли ты меня когда-нибудь за это?

«Я хочу, чтобы время остановилось, – думала Дианора, тщетно вытирая слезы, чтобы ясно увидеть его. – Я хочу никогда не покидать этой комнаты, хочу снова и снова слышать эти слова, бесконечно, пока не умру».

– Во время утренней поездки я принял решение, – сказал он. – Думал о том, что сказала Изола, и наконец-то смог признать, что она права. Так как я не хочу и не могу изменить то, что обязан сделать здесь, то должен быть готов заплатить за это сам, а не руками других жителей Играта.

Дианора дрожала, не в состоянии сдержать слезы. Он не прикасался к ней, даже не сделал движения к ней. У стоящего за его спиной Руна лицо превратилось в искаженную маску боли, и страсти, и чего-то еще. Того, что она иногда на нем видела, но во что не могла заставить себя поверить. Она закрыла глаза.

– Что ты собираешься сделать? – прошептала она. Говорить было трудно.

И тогда он ей рассказал. Рассказал все. Назвал ей тот поворот дороги, который выбрал. Она слушала, слезы падали теперь не так часто, вскипали в переполненном сердце, и наконец она поняла, что колесо делает полный оборот.

Слушая серьезный голос Брандина на фоне потрескивания пламени в день Поста, Дианора мысленным взором видела лишь образы воды. Темной воды в садовом пруду и моря, которое ей в нем показали. И хотя она не обладала пророческим даром, она видела, куда их всех ведут его слова, и теперь понимала предсказание ризелки.

Она заглянула в свое сердце и почувствовала, к своему величайшему горю, что оно принадлежит ему, что оно все же не вернулось к ней. Но даже в этом случае, и это было ужаснее всего, она знала, что сделает.

В другие одинокие ночи в сейшане все эти годы она мечтала найти путь, который открывался перед ней сейчас, пока он говорил. В какой-то момент, слушая его, думая так, она больше не смогла выносить физического расстояния между ними. Она пересела со стула на ковер у его ног и положила голову ему на колени. Он опустил ладонь на ее волосы и стал гладить их сверху вниз, непрерывным движением, рассказывая о том, что пришло ему в голову ночью и во время прогулки. Рассказывая о том, что готов наконец заплатить цену за то, что делал здесь, на Ладони. Рассказывая о той единственной вещи, к которой ей так и не удалось себя подготовить. О любви.

Она тихо плакала и не могла остановиться, а его слова все текли, и огонь медленно умирал в камине. Она оплакивала свою любовь к нему, свою семью и дом, свою невинность, потерянную с годами, и все, что она потеряла, и горше всего оплакивала все будущие предательства. Все предательства, которые ждали за стенами этой комнаты, там, куда унесет их неумолимый бег времени.

– Вперед! – закричал Алессан, указывая на ущелье между горами. – Там деревня!

Дэвин выругался, пригнул голову к шее коня, вонзил пятки в его бока и помчался вслед за Эрлейном ди Сенцио на запад, к ущелью, к низкому красному солнечному диску.