Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Думаю, что я сыграла свою роль более чем хорошо.

Но насколько чужда была эта роль моим потребностям. Как странно, что я, одинокая, потерянная в своём безразличном мире, жаждущая прикосновения мужчины, должна была симулировать безразличие, презрение и высокомерие! Я думаю, что была ближе к себе самой, чем многие. И ближе к ногам господина.

Я продолжала игру в течение нескольких дней, при этом, безо всякой причины, которую я ясно понимала в то время, всё больше теряя надежду, и становясь всё более подавленной. Разумеется, я должна была бы радоваться. Конечно, у меня всё получалось. Я показала самой себе, что мне было нечего бояться, что мои предчувствия и проблемы были необоснованны. Какое облегчение и радость должна я была бы испытывать! Понимала ли я тогда, что я делала на самом деле, чего я в действительности хотела? Я так не думаю. Зато я понимаю это теперь. Потом, однажды ночью, прижимая к себе подушку, рыдая навзрыд, я решила, что пора заканчивать эту игру. Я со всей ясностью поняла её бессмысленность и тщетность. Мне оставалось только принять горесть и тусклость, скуку и бессмысленность, нищету и пустоту действительности моей жизни. Какой жалкой была я, несчастная, потерянная рабыня, вынужденная жить в мире, где нет рабовладельцев. Как вышло, что женщины вроде меня рождались здесь, в этом месте, в это время? Разве не было в этом некой ужасной ошибки? Я не была, и не хотела быть как все, среднестатистической, нейтральной, экспонатом, продуктом, маской, ролью, противником, врагом. Я честно пыталась быть теми вещами, которыми я не была, но чем мне говорили быть, тем, чем мне предписывали быть, но потерпела неудачу. Я нашла себя сосланной на своей собственной родине.

Конечно, требования были ясны. И моё тело повиновалось им, но моё сердце не могло.

Я действительно уверена, что он полагал, будто бы я его не узнала.

Может он решил, что я глупая? Но я вовсе не глупа. Я умна, и, думаю, даже очень умна. А разве не это является одним из их основных критериев отбора?

Уверена, умная женщина должна принести более высокую прибыль, в ошейнике, в рабском ошейнике она должна стоить больше.

Спустя несколько дней после окончания моей «игры», после того как я, насколько смогла, выкинула из головы инцидент в магазине, так необъяснимо смутивший, обеспокоивший и поразивший меня, который так по глупому взволновал и заинтриговал меня, я вернулась к своей размеренной и расписанной прежней жизни, с её привычками, предсказуемостью и рутиной. Время от времени, конечно, тот инцидент всплывал в моей памяти. Не так-то легко оказалось забыть ту встречу. Воспоминания пробивали себе дорогу сквозь повседневную рутину, вспыхивая тревожащими фантазиями, и не раз возвращались в моих снах, от которых я, по-видимому, не способная разрешить их на месте и неспособная их избежать, резко просыпалась. В такие моменты я спрашивала себя, как вышло, такие сны приходи ко мне снова и снова? Может, это я сама позволяла им делать это.

Однажды поздно вечером, почти ночью, я возвратилась домой с работы. Начались распродажи, и магазин не закрывался допоздна. Это был вечер среды, ноябрь. Было прохладно, и я, приготовив и перекусив лёгким ужином, утомлённая за день, легла спать. Что произошло дальше я не знаю. Трудно сказать, очнулась ли я на следующее утро, или это произошло несколькими днями позже. Либо это не была осень, либо это была другое место с иным климатом. Я не знаю. В некоторых случаях, это очевидно происходило несколькими днями спустя. К тому же транспортировка в каждом отдельно взятом случае, должна была быть той или иной степени протяжённости. В любом случае я пришла в себя. Точнее начала приходить. По-видимому, всё ещё пребывая в полубессознательном состоянии, я пошевелилась. Меня тут же охватила тревога. Что-то очень отличалось.

— Эта просыпается, — донёсся до меня голос.

Это было сказано по-английски. Я была поражена, осознав, что это был мужской голос. В первый момент я предположила, что всё ещё пребываю во сне. Но уже в следующее мгновение уверенность в этом начала исчезать. А потом я со всей ясностью поняла, что не сплю. Я была раздета, лежала на животе, на твёрдой, деревянной поверхности. На полу! Я вскрикнула. Точнее я подумала, что вскрикнула, на самом деле, это был еле слышный, испуганный писк. Я попыталась подняться, но нога, поставленная мне на спину, припечатала меня к полу.

— Соблюдать тишину, — предупредил меня мужчина, явно тот самый, который удерживал меня на месте, поставив ногу мне на спину.

Мгновением позже, давление исчезло, но я больше не пыталась встать или как-то поменять положение. Я замерла, я была напугана. Я решилась лишь на то, чтобы немного приподнять голову. Я убедилась, что была не единственной, лежавшей здесь на полу. Вокруг меня были другие тела, некоторые лежали на спине, другие, как и я, на животе. Все были женщинами, и все, точно так же как и я были, раздеты догола. Некоторые были явно связаны.

— Скрести лодыжки, — потребовал голос. — Теперь скрести запястья за спиной. Голову повернуть влево.

Я послушно сделала то, что мне было приказано. А потом до меня донёсся крик одной из девушек. По-видимому, ей тоже приказали молчать, но она не послушалась и начала что-то выкрикивать. А затем раздался звук, резкий, заставивший меня вздрогнуть, безошибочный, хотя я никогда не слышал его прежде, хлопок плети по плоти. Он прозвучал дважды, а потом наступила тишина. Я не понимала ничего из того, что происходило вокруг. Я просто удерживала то положение, которое мне было приказано принять. Должно быть, прошло несколько минут, в течение которых я оставалась в той же позе, пока рядом со мною не присел мужчина. Петли лёгкого, шелковистого шнура, молниеносно захлестнули мои запястья, плотно прижав одно к другому, а спустя мгновение точно так же поступили с моими лодыжками. Всё было сделано стремительно, с надёжностью и небрежной уверенностью, выдававшими большой опыт в таких вопросах. Когда мужчина, сделавший это со мной, отошёл, чтобы уделить внимание другим, я проверила свои путы. Я лишь убедилась, что была беспомощна, абсолютно беспомощна. Позже, меня перевернули на спину. Мужчина даже не счёл нужным наклоняться, сделав это ногой, обутой в высокие сандалии. Он окинул меня, лежавшую на спине у его ног, голую и связанную, оценивающим взглядом, и без каких-либо эмоций произнёс:

— Полтарска.

Сказано это было вроде бы на английском языке, но я его не поняла. Затем он отвёл от меня взгляд. Это был он! Тот самый мужчина из магазина, с которым я столкнулась несколькими неделями ранее. Разумеется, я моментально узнала его. Ведь после того раза я видела его тысячи раз, в воспоминаниях, в мимолётных фантазиях, во снах. Но даже в этих своих грёзах я не лежала голой и связанной у его ног. Чуть позже была проведена короткая церемония, или то, что я приняла за церемонию. Смотанную плеть поднесли к моим губам и потребовали её поцеловать, а потом мне приказали повторить «Ла кейджера». Я с готовностью подчинилась и выполнила оба требования. Разве я не слышала хлопок плети? Конечно, я боялась её, и совершенно не жаждала на собственном опыте испытать, каково это почувствовать такой удар своей кожей. И всё же, и что ещё более важно и интересно, хотя я едва осмеливалась допускать такие мысли в то время, я была взволнована тем, что прижалась губами, нежно и покорно, к той властной и строгой коже. Я была напугана, но, одновременно с этим, я чувствовала, что мне, так или иначе, была дарована привилегия сделать это. Я подозревала, что плеть подносили не к любым губам. Плеть была очевидным знаком, символом доминирования. Есть ли более подходящий способ, которым рабыня могла бы выразить и признать своё подчинение, своё уважение и благодарность, своё принятие и празднование своей безоговорочной сдачи перед бескомпромиссной энергией доминирования, о которой она так долго тосковала? А разве я сама, в течение долгих лет, начиная с вступления в возраст половой зрелости, не ждала такой возможности? Так что, я впервые поцеловала плеть, лежа на спине, нагой и связанной, поднимая мою голову ей навстречу, и сделала я это нежно, покорно и с благодарностью. Конечно, обычно плеть целуют, стоя на коленях. Я не знала значения слов «Ла кейджера», но при тех обстоятельствах догадаться об их посыле было нетрудно. Это, кстати, были первые слова, которые мне предстояло изучить на своём новом языке, на гореанском, на языке моих хозяев. «Ло кейджер» и «Ла кейджера» можно перевести как «Я — раб» и «Я рабыня». «Ло кейджер», само собой — мужской род, и относится к рабам мужчинам, а «Ла кейджера» — к женской части невольников. Соответственно, первое можно было бы понимать как «Я — самец раба», а второе как «Я — самка раба». Возможно, лучшим переводом на английский язык выражения «Ла кейджера», учитывая то презрение, с которым к нам относятся, поскольку мы — товар, животные для работы и получения удовольствий, можно считать «Я — рабская девка». Когда я очнулась на деревянном полу, в просторном помещении с высоким потолком, осознала себя голой, одной среди многих, уложенной так, чтобы меня было удобно связывать, то сразу, едва смогла мыслить логически, поняла, что я и все остальные были отобраны. Ну а раз уж нас каким-то образом отобрали, то, я предположила, нас оценили, а оценив, признали приемлемыми.