Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Мой кошелек был достаточно тяжёл, во всяком случае, раньше. Почему его вес не удовлетворял меня?

То дельце оказалось выгодным. Мы заполнили все капсулы до единой.

И почему я не оплатил проезд до Дафны заранее, когда приблизилось время весенних рандеву? Серый небесный корабль надолго не задерживается, даже в том далёком месте. Откуда был родом тот корабел, задавался я вопросом, который смог построить такой корабль. Мне объяснили, что где-то в ночи, даже за орбитой лун, существовали острова.

Я часто думал о другом мире, спрашивая себя и не находя ответа, почему эти глупцы ускорят его разрушение, за что они его так презирают и уничтожают, отравляя его почву и задымляя его небеса, загрязняя моря и превращая воздух в яд, почему вырубают его леса и взрывают его поверхность. Они его так ненавидят? Если нет, то почему они пренебрегают им и ранят его? У них что, имеется под рукой другой мир, секретный, лучший и более удобный? Но разве они не оскорбили бы и не ограбили бы его точно так же, как и этот? Что такого ужасного в деревьях и траве, в белых облаках и синих небесах? Возможно, им не нравятся такие вещи? Быть может они предпочитают жить в мире, таком как тот, в какой они превратили свой, переполненный и задымлённый, воняющий и вызывающий отвращение. Возможно, они желают именно такой мира, и только его и заслуживают.

Зато как здорово снова очутиться на Горе.

А ещё на небесных кораблях хорошо платят.

Кроме того, нам часто дают возможность подобрать что-нибудь для себя. Для моих товарищей нет ничего необычного в том, чтобы зарезервировать для себя особый объект, обычно во временное пользование. Зачастую это оказывается та, кого они сочли высокомерной или раздражающей, чтобы получить удовольствие от введения её в её ошейник. Спустя несколько дней её, уже хорошо уяснившую свою неволю, можно заковать в наручники, закрыть капюшоном, взять на поводок и отвести, рыдающую и упрашивающую оставить её себе, на ближайший рынок. Я подумывал о том, чтобы сохранить за собой, временно, конечно, одну особу, придирчивую и властную, дорого и претенциозно одевавшуюся, как это иногда бывает с потенциальными рабынями, которая строила из себя отчуждённую, высокомерную, надменную и холодную стерву. Однако пораскинув мозгами, не стал этого делать. Они, кстати, достаточно быстро начинают пресмыкаться у твоих ног, выпрашивая хотя бы полоску ткани, хотя бы тряпку. Честно говоря, она меня фактически озадачила, поскольку, когда я увидел её в первый раз, она заметно отличалась от себя последующей. Сначала она была одета скромно, со вкусом и с учётом времени года. На ней был простой свитер, блузка и юбка. Она казалась застенчивой и полной скрываемых потребностей, отлично сознающей своё место и, вероятно, немного боящийся того, что она могла бы быть привлекательной для мужчинам, как женщина, подходящая для того, чтобы быть присвоенной, изящно женственная и, очевидно готовая и заждавшаяся. Наши глаза встретились, и мне было нетрудно разглядеть в ней, стоящей передо мной, поражённой и испуганной, рабыню, которой она была, хотя и стальная полоса ещё не сомкнулась на её горле. Я уже подумал, что ещё немного, и она опустится на колени и склонит голову. Честно говоря, я уже даже наполовину ожидал этого. Не могу сказать, что она была сногсшибательно, или хотя бы поразительно красивой, как многие из женщин, которых мы переправляем на Гор, но было в ней что-то, по крайней мере, для меня, что притягивало к ней взгляд. Конечно, мои коллеги поддержали моё мнение. Она была, по-своему, превосходным выбором для гореанского рабского подиума.

Я вспоминал её. Она принадлежала к тому виду женщин, которых трудно представить себе как-либо ещё, кроме как босой и в рабской тунике. Очевидно, что некоторые женщины рождены для этого, особенно для откровенной туники, которая не оставляет, ни для носительницы, ни для наблюдателя, случайного или нет, сомнений относительно того, что она собой представляет.

Мне хотелось бы выбросить её из головы.

Но почему тогда я время от времени заходил в трюм с капсулами, и разглядывал её, лежавшую в одной из капсул, нагую и спящую? Её левую лодыжку охватывал стальной анклет, с написанным на нём её идентификационным номером. Этот браслет обычно снимают перед тем, как их будут приводить в себя. К капсуле подходили два шланга, один в голове, другой в ногах, первый, чтобы подавать кислород, второй — удалять продукты дыхания.

Я часто, к своему раздражению, ловил себя на мысли, что думаю о ней. Я пытался изгнать её образ из своего ума, но это оказалось не так легко сделать.

Конечно, она не была красавицей. Или всё же была?

Она накрепко врезалась в мою память. Но почему именно она?

Вокруг так много других, и каждую можно бросить под свою плеть, стоит только захотеть, стоит только им провиниться, дать малейший повод. Разве с нею было бы не то же самое, если бы она посмела стать причиной неудовольствия. Несомненно, она, за время своего обучения, уже познакомилась с плетью, почувствовала на себе, что это такое. После этого все они отчаянно стремятся не повторять своих оплошностей.

Мне не помогли ни пага, ни звенящие колокольчиками шлюхи в пага-тавернах. С тем же успехом закончилась попытка отвлечься у крутящихся колёс рулетки, за игрой в карты или кости. Никакого облегчения. Разве что мой кошелёк изрядно полегчал.

И тогда я решил прийти на её продажу. Можно сказать, что в целом она не слишком преуспела на подиуме. Что поделать, это ведь была её первая продажа. Однако, было очевидно, что она старалась понравиться аукционисту. Полагаю, что это понятно. В конце концов, в его руке была плеть. С другой стороны, судя по той информации, которую я почерпнул из общения с дрессировщиками и охранниками, она, как я и ожидал, была женщиной, которая понимала, что была женщиной, и соответственно, как это и заведено природой, хотела подчиняться мужчинам и быть им приятной. Такие наклонности — очевидные последствия природы наследственных генов. Как бы ни искажали, ни ограничивали, ни препятствовали, наложенные патологической культурой её прежнего мира запреты и правила, останавливающие рост интеллекта и сокращающие жизнь, природа, заключённая в каждой клетке человеческого теле, никуда не исчезает. Природу, как живое растение, можно повредить, иссушить, её можно отрицать, отравить, и, в случае необходимости, искоренить и разрушить, но она возвращается снова и снова, терпеливая, скрытая, готовая, ожившая, в каждом новом ребенке, в каждом новом семени.

Самое интересное в её продаже произошло ближе к концу, когда аукционист, похоже раздосадованный вялостью торгов, решил продемонстрировать её рабские рефлексы. Как я и ожидал, они оказались превосходными.