Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Кожаные бурдюки с водой, принесенные с реки пленницами, теперь свисали с веток деревьев, окружавших лагерь, а женщин повели в лес, по-видимому, чтобы набрать хвороста для ночного костра. На этот раз кроме Донны с её хлыстом их сопровождали двое мужчин с копьями. Пару раз мы услышали рёв пантер, доносившийся откуда-то из леса.

Мы провожали взглядом караван, пока тот не исчез в тени деревьев.

— Рабыни пошли к реке, — сообщил мне Аксель.

— Воду же вроде уже принесли, — удивился я.

— Думаю, — предположил мой товарищ, — им разрешили искупаться и постирать туники.

— Они могут попытаться убежать, — забеспокоился я.

— Ерунда, — отмахнулся Аксель. — У кейджеры нет ни единого шанса на побег. И они это знают. К настоящему времени это знает даже варварка.

— Надеюсь, — буркнул я.

Аксель бросил взгляд в том направлении, в котором ушли пленницы, по-видимому, чтобы собирать хворост. Мы снова услышали рёв пантеры, но он прилетел явно издалека. К тому же, караван и Донну, в подчинении которой находились пленницы, сопровождали двое охранников.

— Рискну предположить, — сказал Аксель, — что пленниц ждут ошейники.

— А у тебя были сомнения на этот счёт? — поинтересовался я.

— Ну, до конца я в этом и сейчас не уверен, — признался он.

— Неужели Ты думаешь, что их могут освободить? — не поверил я.

Мне казалась абсурдной сама мысль об освобождении женщины, после того как она оказалась на твоей цепи.

— Конечно, нет, — заверил меня Аксель.

— Тогда в чём проблема? — спросил я.

— Я опасаюсь другого, — ответил он.

— Ясно, — кивнул я.

— Они свободны, хотя и не разделяют общий Домашний Камень, — пояснил мой товарищ.

— Это было бы расточительством, — заметил я.

— Но мы не знаем того, что должно купить то золото, которое передали Генсериху.

— Я понял тебя, — сказал я.

Я стояла по пояс в воде.

Меня, как и Тулу с Милой, не могла не порадовать возможность помыться, смыть с себя, пусть и холодной проточной водой, пот, грязь и пыль похода. Хотя наши прежние хозяйки иногда окунались в реку, чтобы помыться, нам они этого не разрешали. Нас они предпочитали держать грязными и связанными. Свободные женщины, по множеству причин, обычно относятся к рабыням с крайней жестокостью. Мужчины к нам намного добрее. Они — наши естественные хозяева. Мы им даже нравимся, по крайней мере, как рабыни и объекты для получения удовольствия.

Несколько раз, нырнув с головой в воду, мы, насколько было возможно, промыли волосы. Теперь они, мокрыми прядями, липли к нашим плечам и спинам. Туники мы сняли ещё у края воды и, встав на колени, намочили их и прополоскали, в конце, как смогли, отжав из них воду. Под рукой у нас была только мелкая галька и камни, так что это всё, что мы могли сделать. Затем, разложив туники на берегу, чтобы они просохли, мы забрались в воду сами. Несколько мужчин собралось на берегу, чтобы понаблюдать за нашим купанием. Не было никаких взглядов украдкой или тайного подглядывания. Им нравилось на нас смотреть, и они не стесняясь нас рассматривали. Точно так же и мы не были ни удивлены, ни шокированы этим вниманием. Мы были рабынями, и наши тела можно было рассматривать с той же самой свободой и непринуждённостью, как тела верров или кайил, хотя мы, конечно, хорошо знали, что подобное внимание, наверняка, вызовет интерес и волнение, выходящие далеко за рамки тех, которые последовали бы за исследованием тех, других животных.

— Видишь, как мужчины глазеют на нас, — радостно отметила Тула.

— Конечно, — рассмеялась Мила. — Не зря же на наших шеях ошейники.

Насколько отличались мы, подумалось мне, от тех драгоценных, великолепных свободных женщин, по крайней мере, представительниц высших каст, проживающих в городах, о которых я часто слышала, что они могли бы упасть в обморок от унижения, если бы внезапный порыв ветра расстроил вуаль, или наброситься на мужчину, заподозренного в рассматривании её лодыжки, или нанимать общественных мстителей, чтобы те наказывали за случайный толчок в общественном месте. Безусловно, вероятно, это — вопрос мер и степеней. Свободные женщины моего родного мира, к примеру, хотя и более небрежно относятся к открытости их тел, по сравнению со своими гореанскими сёстрами, вплоть до того, что повсеместно воздерживаются от ношения вуали, вряд ли сочли бы уместным купаться голышом перед мужчинами. Уж я так точно не пошла бы на такое. Это было бы просто невероятно. Но теперь я была на Горе, и, как правильно отметила Мила, мою шею окружал ошейник. Теперь я была носящим ошейник животным, ничем не отличающимся от других таких же, и могла быть куплена и продана как таковая. Порой я спрашивала себя, есть ли способ быть больше женщиной, или, если хотите, самкой, кроме как в ошейнике?

Хотя, конечно, с ношением ошейника связано много страхов и опасностей, но также есть и определенная свобода от наших собственных самоограничений. Разумеется, он избавляет нас от тысячи расстройств, страхов, лжи и конфликтов. У меня появилась понимание того, что война закончилась моим поражением, но проиграв, я победила. Я пришла к себе, в свой собственный дом, и не могла снова покинуть себя, даже если бы я очень этого захотела, но у меня и не было ни малейшего желания это делать. Я была лишена выбора, и не смогу быть ничем иным. Но я и сама выбрала бы для себя, быть лишённой выбора. Насколько свободной я теперь была! Теперь всё было реальным и естественным. Я была на своём месте, и я хотела быть там, поскольку здесь я была сомой собой и наслаждалась этим. Я полюбила быть рабыней. Это было то, чем я была! У нас есть наши чувства и эмоции, глубокие и глубинные чувства и эмоции. Интересно, в состоянии ли женщина познать такие чувства и эмоции, если она не знает, насколько она уязвима и беспомощна, если на ней нет ошейника? Они могут сделать с нами всё, что им понравится. А мы должны быть такими, какими мы нравимся им. Мы в ошейниках.

Насколько же мы беспомощны!

Но и мы не лишены оружия, каковым являются наши остроумие и красота. И это весьма мощное оружие. Возможно, это — одна из причин, по которым свободные женщины так нас ненавидят.

Несколько мужчины собрались на берегу и с интересом наблюдали за нами. Что поделать, мы были рабынями.

Мне вспомнился один мужчина, виденный мною очень давно, мужчина, в котором я каким-то образом, причём даже тогда, в далёком мире, разглядела своего господина. Я хорошо запомнила, как лежала у его ног в каком-то большом помещении, раздетая и связанная. Позже он оценивающе рассматривал меня перед торгами в Брундизиуме, а потом просто отвернулся и ушёл, оставив меня отделённую от него решёткой, движимое имущество, живой товар, чьё место в клетке. А с каким презрением он взирал на меня на причале корабельного лагеря! Как я его ненавидела! И я помнила, как Донна стояла на коленях около Генсериха и целовала его бедро, как красивое, любящее, послушное животное, которым она и была. Мне тоже понравилось бы стоять на коленях около его бедра, того господина, с которым я впервые повстречалась на далёкой планете, и точно так же выражать свою рабскую преданность, отчаянно надеясь, что не буду отброшена в сторону его раздражённой оплеухой.