Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Несколько дней назад была совершена неудавшаяся попытка покушения на жизнь Лорда Нисиды, вслед за которой последовала, по-видимому, скоординированная, крупномасштабная атака на лагерь, однако отбитая на земле силами пани и наёмников, а в воздухе тарновой кавалерией Лорда Нисиды, которой командовал тарнсмэн, известный как Тэрл Кабот. Лично я с ним знаком не был, зато о репутации был наслышан. Его отношения с пани казались неясными. Говорили, что его меч быстр, а характер не отличается кротостью. Я предположил, что он способный офицер. Также я слышал, что некоторые из мужчин не задумываясь рискнут жизнью ради того, чтобы служить под его началом. Это не казалось мне лишённым смысла. Конечно, он был тарнсмэном. Таких мужчин найдётся немного. Лишь некоторые отваживаются оседлать тарна, а из тех, кто отважился, такая попытка зачастую становится первой и последней.

После той провалившейся атаки мне стало окончательно ясно, что эта дикая местность была не просто удалённым от обжитых регионов, несчастным и опасным местом, в котором мы, оторванные от цивилизации, фактически были пленниками или узниками, приставленными к тяжёлому труду, приличествующему низшим кастам. Помимо этого, мы так или иначе были вовлечены в проект такого характера, что против нас были брошены крайне серьёзные и решительные силы, силы, готовые уничтожить нас и результаты нашей работы в целом. Оказывается, проблема состояла не в том, что нам не нравилось то место, где мы оказались и то, чем мы занимались. Нам ещё и грозила опасность, без какой-либо понятной нам причины, от враждебно настроенных и очевидно многочисленных, квалифицированных противников. Мы находились под угрозой уничтожения, и даже не знали почему. Мы не знали даже того, чем мы занимались. Двое мужчин попытались подстрекать к мятежу. Их схватили и распяли на крестах. Я не участвовал в отражении нападения на лагерь, поскольку в тот день вместе с несколькими другими из моей бригады, находился больше чем четырёх пасангах от места событий, занимаясь укладкой гати на дороге, ведущей на восток, предположительно к Корабельному лагерю, по-видимому, названному так из-за барж, строящихся там, чтобы сплавляться по Александре к побережью.

— Ты слишком часто присматриваешься к вешкам, — сказал Тиртай. — Не исключено, Ты задумал дезертировать.

— Ничуть не бывало, — заверил его я.

— Почему? — осведомился он.

— Где есть два золотых статерия, — усмехнулся я, — могут быть и ещё.

— Но не для того, кто работает за плату, не для того, кто озабочен честью? — уточнил Тиртай.

— Боюсь, что этот лагерь — последнее место, где стоит искать честь, — скривился я. — Здесь можно найти только надежду на наживу, и страх перед лесом и перед смертью.

— Всё может измениться, — сказал он, — незадолго до того, как Александру покроется льдом.

— Я не понимаю, — развёл я руками.

— Здесь всё только начинается, — продолжил он говорить загадками.

— Но закончиться должно не здесь, — предположил я.

— Почему Ты так часто подходишь к вешкам? — спросил Тиртай.

— Возможно, чтобы предотвратить бегство других, — пожал я плечами.

— Этим занимаются пани и их звери, — напомнил мой собеседник.

— Разве меня не могли бы наградить, — поинтересовался я, — если бы я, скажем, вернул беглую рабыню?

— Рабыни не глупы, — хмыкнул он. — Если бы они были таковыми, на них не надели бы ошейник.

— Возможно, какая-нибудь из них, — не сдавался я, — даже не смотря на свой интеллект, всё ещё не может понять невозможности побега.

— Только варварки могут быть настолько наивными, — заявил Тиртай.

— Ну что ж, тогда пусть будет варварка, — усмехнулся я.

— Женщина, носящая клеймо и ошейник, полуголая и рабски одетая? — уточнил мужчина.

— Почему нет? — пожал я плечами.

— Скорее я поверю, что она была бы украдена, — отмахнулся Тиртай.

На мой взгляд он был недалёк от истины. У рабыни не было никаких практических шансов на удачный побег. Их, как правило, любезно возвращают их прежним владельцам для подходящего наказания. Некоторых, подобранных другими, менее щепетильными, несомненно, продают или подвергают ещё более суровому рабству, поскольку они были пойманными беглянками. В действительности, на Горе, благодаря культуре, просто некуда бежать. Это почти то же самое как в случае, скажем, с отбившейся от табуна кайилой. Вариантами будут не свобода и неволя, а лишь какой ошейник придётся носить. Некоторых рабынь выслеживают с помощью слинов. Это может быть не очень приятно, особенно, если беглянка не в силах вовремя добраться до ожидающей её клетки.

— Безусловно, — добавил Тиртай, — ради такого случая можно было бы суметь преодолеть линию вешек.

— Верно, — согласился я, подумав, что потом им ещё надо было бы постараться разминуться с ларлами, лесными пантерами или слинами.

И если бы только их, даже просто по неосторожности зайдя на территорию косматого лесного боска, можно попасть под копыта или на рога взбешённого быка. А ещё можно попасться в руки девок-пантер, и оказаться на побережье привязанными к столбам, выставленными для продажи командам проплывающих мимо кораблей. Впрочем, как мне кажется, многих могла поджидать смерть от суровых условий в лесу, и просто от голода.

— Мой руководитель, вряд ли будет всерьёз рассматривать версию, что твои частые визиты к периметру лагеря могут быть столь великодушно и эксцентрично мотивированы, — предупредил Тиртай.

— Может, мне хочется побыть в одиночестве, — сказал я, — вдали от лагерной суеты.

— Кого Ты ожидал повстречать возле вешек? — напрямую спросил он.

— Никого, — пожал я плечами.

— Если бы на твоём месте был кто-то другой, — сообщил мне Тиртай, — к настоящему времени он был бы уже мёртв.

— Но меня не тронули, — заметил я.

Признаться, мне самому не было до конца ясно, почему я проводил время подобным образом, и что меня так влекло к линии вешек. Возможно, было неплохо изучить окрестности, иногда побыть в одиночестве, выкроить время, чтобы обдумать ситуацию. Конечно никто, даже варварки, не были настолько глупы, чтобы приближаться, уже не говоря о том, чтобы задерживаться у границы лагеря. Конечно, в таком месте, они были бы в большой опасности. К тому же, лагерь — большой, а его периметр имеет большую протяжённость. Вероятность столкновения с одной единственной рабыней в определённое время в определённом месте была в лучшем случае ничтожно малой. Правда, я обыскал лагерь, насколько это было практически возможно, но так и не нашёл следов одного привлекательного животного. Я заглядывал даже в рабские бараки, где на циновках в ожидании клиентов сидели прикованные цепью девушки. Не то, чтобы я интересовался ею, всё же она была не больше, чем ещё одним блюдом, куском рабского мяса в ошейнике, хотя, следует признать, довольно аппетитным кусочком такового. В действительности, я довольно часто захаживал в рабские бараки, поскольку рабынь там часто меняли, не за тем, конечно, чтобы разыскивать её, это было бы просто абсурдно, а так, из праздного любопытства. Кто мог знать, что там можно было бы найти? Разве вновь предложенные блюда не стоили того, чтобы заглянуть в меню? К тому же, рабынь весьма часто покупали прямо с их цепей, после чего заменяли на других. Кто мог предугадать, какой новый кусочек удовольствия там можно было найти на цепи, выхватив его из темноты светом поднятой свечи? Возможно, что-то интересное. Кто мог знать? Когда я отправлялся в рабский барак, я оставлял Асперич в хижине связанной по рукам и ногам. Такое обращение полезно для женщины, поскольку это ей напоминает, что она — женщина, что она — собственность мужчины, и что с ней будет сделано то, что мужчины решат. Мимоходом, можно было бы упомянуть, что предложения в рабском бараке часто были приправлены прежними свободными женщинами Ара, зачастую в прошлом представительницами высших каст, особами некогда важными, бывшими при власти и богатстве. Как правило, это были беглянки из Ара, предательницы, спекулянтки, коллаборационистки и тому подобные личности. Имена многих из них можно было найти в списках проскрипций. В большинстве своём они попали в рабство почти сразу после того, как выбрались их города. А что ещё могло ждать одинокую и беззащитную женщину в дикой местности? Другие купили свою дорогу прямо в городе, заплатив собой убегающим наёмникам, отдав свои шеи их ошейникам. Какие наёмники захотели бы вешать себе на шею такую обузы, как свободные женщины? Соответственно, теперь, оказавшись в тарновом лагере, многие непритязательные товарищи, которые раньше никогда не рискнули бы положить глаз на одну из этих драгоценностей великолепного Ара, известных им лишь понаслышке, которых могли бы избить за то, что они задержались около особой башни, в которой она проживала, которых могли бы ослепить, если бы они посмели раздвинуть занавески её закрытого паланкина, теперь могли найти несколько таких женщин на конце цепи в рабском бараке, столь же голых и доступных как обычные паговые шлюхи. К тому же они быстро изучили свои ошейники, им просто не оставили большого выбора в данном вопросе. Очень скоро между ними и другими женщинами, по крайней мере, теми, которые в ошейниках, не осталось никаких различий. Я предположил бы, что для некоторых товарищей было приятно увидеть таких женщин у своих ног, использовать их, до настоящего времени бывших выше их, держать их в руках, задыхающихся, стенающих, ошеломлённых и умоляющих, а потом, когда посчитают целесообразным уйти, слыша летящие вслед просьбы задержаться ещё хотя бы на мгновение. Эти женщины теперь узнали, что в жизни существовали вещи более ценные, чем одеяния и драгоценности. И это были ошейник и рука господина. Некоторые мужчины, и я в том числе, крайне неодобрительно относятся к такому подходу, когда беспомощную рабыню подводят к самому краю экстаза, и затем уходят, отказывая ей, трогательно умоляющей, в облегчении, как раз в тот момент, когда об этом умоляет каждый нерв её напряжённого тела. Я думаю, что это жестоко. Неужели нельзя забыть прошлое и понять, что это прекрасное, возбуждённое, привязанное животное, оказавшееся в их руках, теперь не больше чем простая рабыня? Рискну также предположить, что многие из этих женщин, сбежавших от проскрипций, и, возможно, до сих пор разыскиваемых Аром, были искренне благодарны за возможность неузнанными проскользнуть в обезличенность неволи, стать всего лишь незначительным товаром, предметом торга. И конечно, их хозяева проследят за тем, чтобы они в конечном итоге стали такими же, как и другие рабыни, беспомощными узницами рабских огней.