Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Даже в бытность мою на моей родной планете, меня мучило любопытство относительно того, каково бы это могло быть, принадлежать и служить рабовладельцу. На Горе я изучила этот вопрос досконально. И всё же каждый господин отличается от другого, и наша беспомощность в руках одного, возможно, не идентична той беспомощности, которую чувствуешь в руках другого. Можно ощутить тысячи удовольствий и пережить тысячи экстазов, каждый из которых в некотором смысле подобен другому, и всё же каждый отличается от всех других. Но всех их объединяет одно, в каждом из них, есть рабыня, и есть господин. Порой, возможно, от досады на собственную низость, или же в попытке вернуть что-то из прежней независимости и гордости моей бывшей свободы, я пыталась сопротивляться тому вниманию, которому меня подвергали, но очень скоро я уступала, точно так же как могла бы уступить любая другая шлюха в ошейнике, одной их которых теперь была и я сама. Насколько беспомощны мы, находясь в их руках!

Первоначально, несколько недель назад, я отдалась, по крайней мере, отчасти, из страха перед последствиями, кои могли меня ждать в случае, если господин останется неудовлетворённым, или даже сочтёт себя удовлетворённым не полностью. За время моего обучения, каким бы недолгим оно ни было, мне доставалось множество ударов хлыстом, а однажды не посчастливилось познакомиться с плетью, и я знала, что пойду на многое, лишь бы избежать повторения подобного опыта. Кроме того, я узнала, что существуют безошибочные признаки, которыми тело рабыни даёт понять подлинность своего ответа, и такие знаки легко прочитает практически любой гореанский мужчина. Они легко обнаруживают фальшь, и не готовы её принимать. Соответственно, уже покидая стены работоргового дома, где мне дали почувствовать и хлыст и плеть, я была сдавшейся безоговорочно, вплоть до полной беспомощности, как впрочем и была должна, не сдерживаемым ничем ощущениям, эмоциям и радикальной чувствительности, превратившись в отдающий себя, никчёмный предмет, в рабыню своего владельца. Снова и снова пыталась я набраться решимости, и так или иначе заставить себя сопротивляться, даже несмотря на грозившую мне за это опасность, но стоило им до меня дотронуться, и я снова превращалась в рабыню. Также, я боялась, и одновременно жаждала, роста моих потребностей, теперь преумноженных, отполированных и усиленных. В моих голове и животе, я всё больше становилась другой, или, возможно, лучше будет сказать, что я в моих голове и животе все больше становилась той, кем я всегда была, то есть рабыней. И конечно я теперь узнала, что такое рабские огни, по крайней мере, их мерцание. Мужчины проследили за этим. Они просто не оставили мне никакого иного выбора. Это делалось со мной независимо от моей воли либо желания. Я чувствовала себя беспомощной. Но, в конечном итоге, рабыня и должна быть беспомощной. Как далеко я теперь была от прежней самой себя, от своего собственного прошлого высокомерия, с которым я, сама отчаянно желая неволи, взирала на мир, в полном соответствии с механистическими, стерильными предписаниями моего прежнего культурного окружения, требовавшего от меня, отрицать эти желания и выбросить их из своей головы! Такие варианты мне больше не были позволительны. Теперь я ничего не могла с собой поделать. Теперь я была рабыней!

— Ой! — вскрикнула я, внезапно почувствовав лёгкое прикосновение.

— Превосходно, — констатировал мужчина.

Мои ногти вонзились в циновку.

Несколько недель назад мой караван, выгруженный с корабля на берег моря, пробыв в пути четыре дня, всё время придерживаясь восточного направления, достиг обширного анклава, называемого тарновым лагерем. Здесь было много зданий, жилые помещения, кухни, столовые, ванные комнаты, спальни, помещения для физических упражнений, склады и так далее. Среди них особо выделялось внушительное строение. Это, как нам объяснили, был павильон Лорда Нисиды, который, насколько я поняла, возглавлял этот лагерь. Окружённый частоколом павильон, казалось, был центром бурной деятельности. Сюда постоянно приходили и уходили мужчины, впрочем, и рабыни тоже. Проходя мимо распахнутых двустворчатых ворот, я смогла разглядеть, что павильон фактически представлял открытую конструкцию, скорее даже просто обширный постамент, окружённый вооружёнными часовыми. Может он боялся нападения? Кстати, оттуда, изнутри частокола, донёсся рёв зверя. Я очень надеялась, что его там держали надёжно запертым. Это напомнило мне о том рёве, который я слышала на берегу, и дважды за время нашего похода через лес, правда, тогда он был в значительной мере приглушён расстоянием. У меня были веские основания предполагать, что источником рёва был один и тот же зверь, или очень подобного вида. Вскоре мне стало ясно, что этот большой анклав был своего рода рабочим лагерем, основным родом деятельности которого, очевидно, была заготовка древесины. На это указывали фургоны, заполненные брёвнами и запряжённые тарларионами. Также здесь имелось множество сараев, в которых этих животных держали, кормили, мыли и защищали. Как я уже упоминала, переход до сюда занял у нас около четырёх дней. Однако нас почти сразу, вслед за другими, включая тех мужчин, которые несли два больших, странных и очевидно тяжёлых ящика или контейнера, с особой осторожностью выгруженных с доставившей нас на север галеры, повели прочь из тарнового лагеря. Пройдя по короткой тропе, мы оказались на расчищенной от деревьев площадке, которая, как мы узнали, была своего рода учебной областью. Здесь я впервые получила ясное представление о том, что такое тарн. Прежде, во время движение через лес, я видела только их большие, пугающие тени стремительно проносящиеся над кронами деревьев, пугающую тьму мелькавшую наверху, хлопки крыльев, ветер от которых срывал листья с деревьев, осыпая ими нас. Также, я не забыла услышанный мною одинокий дикий, пронзительный, хриплый крик. Мне сказали, что им ничего не стоит убить человека, и что есть мужчины, которые могли с ними справиться. Один из этих монстров приземлился не более чем в десяти ярдах от нас. Нас накрыло облако поднятой его крыльями пыли. Мы, раздетые, связанные за шеи караванной верёвкой, повинуясь инстинкту, сбились в кучу. Думаю, что я закричала. Точно знаю, что другие девушки кричали от ужаса. Каким маленьким казался всадник по сравнению с птицей! Я думаю, что будет логично называть это существо птицей, хотя это не было какая-либо знакомой мне формой жизни. На какой, спрашивала я себя, планете могло появиться такое создание? В результате каких тёмных, ужасных, неумолимых, требовательных игр природы? Уверена только, что не на моей родной Земле, да и насчёт этого мира меня тоже терзали сомнения. Возможно, они дети некой большой планеты, возможно, намного большей, чем Земля или Гор, где эволюция могла бы пойти по пути закрепления таких размеров и силы. В этом смысле я не была уверена, было ли правильно считать такого монстра птицей или нет. Насколько я могла сказать, это была форма жизни чуждая как Земле, так и Гору. Тем не менее, он явно был птицей, ну, или очень похожим на птицу. У него имелись когти, клюв, длинные, мощные, наводящие ужас крылья. К тому же он был оперён. Я слышала о теории конвергентной эволюции, когда в сходных условиях развитие различных существ стремится к сходной форме, лучше всего приспособленной к среде обитания, например, в водной среде, примерами этого могли бы стать дельфин, рыба, ихтиозавр и другие животные. Также, можно рассмотреть глаза и то, как широко они распространены среди разнообразных форм жизни, насекомых, рыб, млекопитающих, птиц и так далее. Рассматривая преимущества определённых форм тел, определённых конечностей, разнообразных органов чувств, обонятельных, осязательных, слуховых и зрительных приборов, можно было бы ожидать, что они рано или поздно возникнут в любом мире, способном к поддержанию сложных форм жизни. Соответственно, я предположила, эволюция в самых разных мирах вполне могла бы найти место для птиц, или подобных птицам созданий, существ обладающих острым зрением, способных нападать, хватать и разрывать добычу, существ, не связанные с земной поверхностью, существ, которые могли бы подчинить себе саму атмосферу.