Джон Норман - Заговорщики Гора [ЛП]

Конечно, на мне была туника, но это всё равно что быть уже наполовину голой.

Нет, мне не стоило прятаться под покрывалом.

«Сколько же времени меня заставят ждать?» — спрашивала я себя.

Внезапно я проснулась. Оказывается, я успела задремать. Из забытья меня выдернул звук открывавшейся двери.

Я уже знала, что говорить со мной они не будут. Я не должна знать, кем они были. Лучше всего это сделать именно так. А знание пусть останется для того господина, который сделает это.

Я поспешно поднялась на ноги.

Я чувствовала, что в комнате было несколько человек.

Должно быть, мужчины принесли с собой фонари или лампы. Я слышала, как они сначала несколько раз чиркнули своими зажигалками, а потом, судя по тихим звукам, расставили лампы по полкам и развешали на крюки под потолком. Я буквально кожей ощущала взгляды мужчин, блуждавшие по моему телу, ощупывавшие меня. Их молчание тяготило. Я предположила, что в комнате стоял полумрак. Принесённые ими фонари вряд ли давали много света.

— Господа? — позвала я, но мне, ожидаемо, никто не ответил.

Я напрягалась, почувствовав, как кто-то схватил меня за левую лодыжку. В следующий момент раздался щелчок, на моей щиколотке сомкнулся браслет. Лязгнула цепь, брошенная рядом со мной, соединявшая браслет с кольцом. Я заключила, что эта цепь была достаточно длинной. Мне было не понятно, почему они меня приковали. Возможно, я была рабыней, потому мужчины и сочли, что это будет правильно для меня. «Интересно, — задалась я вопросом, — наденут ли на меня второй анклет, и будут ли позже использованы браслеты для запястий?». Я предположила, что длина цепи вряд ли позволит мне достичь двери, которая теперь могла быть открыта. Я в ужасе подумала, а не могли ли другие мужчины, например охранники, проходя мимо, зайти сюда.

Мне было известно, что с немногими из свободных женщин обращались подобным образом. Возможно, здесь многое зависит от касты или города. Я ещё ни разу не сталкивалась с какой-либо из гореанских свободных женщин близко, тем не менее, время от времени, они появлялись в этом доме. В такие моменты, если мы оказывались рядом, мы должны были вставать на колени, принимать первое положение почтения, опуская голову к полу. Так что мои впечатления от встречи со свободными женщинами ограничивались еле слышимым топотом мягких комнатных туфель по каменному полу, да шелестом шелков. Мои познания о свободных женщина ограничивались намёками, да подслушанными сплетнями наставниц. Впрочем, этого было достаточно, чтобы заключить, что между рабынями и свободными женщинами особой приязни не наблюдалось.

Я чувствовала, что мужчины стояли вокруг меня. Я не знала, должна ли я опуститься на колени. А может мне следовало принять первое положение почтения? Встать на колени, опустить голову и руки к полу? Или правильнее было бы второе положение почтения, лечь на живот, положить ладони рядом с головой и быть готовой прижаться губами к ногам мужчины?

Как рабски я чувствовала себя, в этот момент ожидания.

Я задавалась вопросом, как здесь обращались со свободными женщинами, и обращаются ли, если можно так выразиться, вообще. Гореанские мужчины, насколько я знала, предпочитали рабынь. Это их путь.

Да, они предпочитают нас, рабынь.

Я чувствовала, что стала объектом тщательного изучения. Лампу или фонарь поднесли ко мне справа. Я смутно различала свет, проникавший под капюшон, чувствовала тепло на своём правом плече.

Я знала, что мужчинам нравилось смотреть на своих их рабынь. Они наслаждались каждым нюансом, каждым дюймом их тел.

За время нахождения в этом доме я успела привыкнуть к тому, что меня разглядывали охранники, открыто и оценивающе. Насколько отличалось это от Земли! Никаких скрытых, мимолётных, застенчивых, быстро отводимых взглядов. Нас рассматривали с невинностью и интересуем, с каким можно было бы осматривать животное, а в случае рабыни, животное, которое могло бы быть оценено с точки зрения обладания и нахождения у своего рабского кольца. Сначала меня, конечно, сильно пугала откровенность, открытость и длительность таких оценок, особенно если при этом мне приказывали повернуться или принять ту или иную позу, но я, разумеется, будучи рабыней, не осмеливалась жаловаться, выказывать недовольство или высказывать какие-либо возражения на подробное внимание или даже ощупывание. У меня не было никакого желания получить оплеуху или даже быть избитой. Это ведь была не Земля, на которой женщине могла бы быть направить целую батарею социального и юридического оружия против любого мужчины, оказавшегося столь неосторожным, что посмел бы смотреть на неё честно, открыто, откровенно и естественно.

Конечно, здесь меня можно было рассматривать так, поскольку, в этом мире, на Горе, я была рабыней, животным.

Я не была свободной женщиной, человеком, гражданином, обладателем Домашнего Камня. Я не была гордым существом с достоинством и статусом. Я не была видом женщины, к которой нужно было относиться с уважением, почтением и даже страхом, кому следовало оказывать множество почестей, приличествующих её положению. Я не могла носить вуаль, чтобы мужчины не могли рассмотреть мою красоту. Я не была завёрнута в длинные, декорированные складки одежд сокрытия, дабы линии моей фигуры не нарушили тонких канонов скромности, или даже больше того, не вызвали чьих-то неизбежных предположений. Я не была окружена договорами и формальностями. Я не была одной из тех, перед кем сильные мужчины должны были почтительно отступить в сторону, давая дорогу, той кого можно было бы носить в паланкине, для кого все пути были свободны, той, от кого ожидалось, по крайней мере, если она из высшей касты, что она будет говорить смело и даже резко, с надменным презрением и гордостью, той от кого ожидалось, что она будет держаться и двигаться с величественным презрением, подчёркивающим её могущество и власть. От своих наставниц я узнала, что такие женщины, разумеется, в основном представительницы высших каст, в своём высоком благородстве, в своём увлечении самими собой, обычно гордились своей сдержанностью, самообладанием и самоконтролем, своей свободой от многих человеческих слабостей, своим превосходством над многими из элементов, обычно свойственных женской природе. В частности многие полагали, что, будучи столь важными особами, они должны рассматривать себя выше множества предположительно низменных или базовых соображений. Соответственно, они зачастую соперничали между собой, пытаясь превзойти друг дружку в своей непроницаемости для наклонностей, обычно связываемых с более низкой, животной природой. Я пришла к выводу, что многие из них, особенно среди представительниц высших каст, считали себя выше секса, который, как они утверждали, был для них унизительным. Я предположила, что такой свободной женщине было бы довольно трудно, расценивать себя равной или даже превосходящей мужчин, когда она, будучи меньше, мягче и слабее, нашла бы себя, беспомощно стиснутой в объятиях такого монстра, став его, неспособной освободиться, пленницей. Когда бы её мягкость, беспощадно сжатая его твердостью, послужила бы радости от обладания и страсти для этого властолюбивого животного. Насколько несвободной она должна была бы почувствовать себя в этом случае, ощутив на своей шкуре, каково это могло бы быть, так удерживаться, так принадлежать и подчиняться? Как бы она смогла сопротивляться своему телу, своему характеру и склонностям, своим желаниям, эмоциям и чувствам, когда те предают её, когда они грозят разрушить её достоинство и личность. Так что, нет ничего удивительного в том, что, как говорят, среди свободных женщин принято сторониться порока похоти, и даже делать это яростно, как вещи возмутительной и позорной, недостойной свободной женщины. Рабыне, живущей в тебе, необходимо отказать, и если потребуется, со всей возможной истеричностью. Ведь признать её, это всё равно что признать свою пригодность для ошейника, что она уже в ошейнике, если можно так выразиться. Соответственно, когда приходит время соблюсти требования общества и исполнить наиболее смущающие, прискорбные аспекты товарищеских отношений, тех, которые имеют отношение к семье, родословной, союзу и так далее, уважающая себя свободная женщина должна будет вступить в плотский контакт, симулируя презрение, нежелание и покорность обстоятельствам, настаивая, по крайней мере, на том, чтобы столь печальное действо было как можно короче, имело место в полной темноте, предпочтительно одетыми и, конечно, под покрывалами. Безусловно, одно дело теория и заявления, совсем другое практика и реальность. Женщины из высших каст, несомненно, были подвержены тем же самым потребностям и побуждениям, что имели место у всех других женщин, и мне ещё предстояло узнать, что романы и свидания были среди них явлением нередким, и что многие свободные женщины, особенно самые чувствительные к требованиям своих кодексов, те, кто со всей щепетильностью относились к ожиданиям общества относительно их поведения, зачастую жили жизнью полной расстройств, одиночества и страданий, доверяя тайны своих потребностей только своим молчаливым, мокрым от слёз подушкам. С другой стороны, требования к женщинам низких каст куда менее строги, что вполне приличествует их более низкому статусу, так что такие женщины, имеют больше возможностей наслаждаться жизнью, открыто флиртовать и даже опускаться до сравнительной вульгарности и непристойности. В действительности, зачастую считается, что женщины низших каст, благодаря своей весёлости и слабостям, обычно склонны жить по-настоящему, и получать от жизни массу удовольствия, чего не скажешь об их сёстрах из более высоких, более благородных каст. Безусловно, многое зависит от каждой конкретной женщины, касты, города или иногда, насколько я понимаю, даже просто от района города или улицы, поскольку гореанский город, как множество других городов, часто представляет собой смесь субкультур. Я сталкивалась с чем-то подобным на Земле, и даже в нашем женском сообществе, в котором мы были склонны гордиться своим статусом, своим равнодушием и, в некотором смысле, своей холодностью. «Ни один мужчина никогда не сможет превратить меня во что-то подобное, — слышала я как-то от одной из своих сокурсниц, — в задыхающуюся, скулящую, извивающуюся, стонущую, просящую игрушку!». Я относилась к её словам серьёзно, пока по неосторожности не натолкнулась на неё в одной из спален общежития, поздно вечером во время какой-то вечеринки, голой, на коленях перед мужчиной, с его ремнём, обёрнутым вокруг её шеи и застёгнутым на пряжку, с руками, связанными за спиной её же чулками, склонившуюся, целующую его ноги, умоляющую ещё раз дотронуться до неё. Она обернулась, увидела меня, и слёзы брызнули из её глаз. Она была испугана. Она не ожидала, что её застанут в столь предосудительном положении. Я отвернулась. Странно, но я не чувствовала себя шокированной тем, что увидела. Скорее, спеша поскорее попасть на вечеринку, я обнаружила, что задаюсь вопросом, не лежит ли место женщины у ног мужчины, и что если и я, Аллисон, должна находиться у ног мужчины, у ног некого мужчины, или, возможно, любого из мужчин. На следующий день я заверила её, что я сохраню её секрет. Следующей весной она получила диплом о высшем образовании.