Ядвига Симанова - Восход памяти [litres]

– В маршрутке, – ответил другой голос, почти детский, такой же живой и всепроникающий.

– Я не вижу свое тело. Но я его чувствую. Как такое может быть?

– Это – энергетическое тело. Остальное – трюк памяти, которая воссоздает в твоем уме образ тела, привычного тебе, – ответила Марийка; фиолетовое свечение рядом повторило ее контур.

– Значит, это и есть маршрутка? Что-то непохоже на «газель».

– Тебя смущает размер – маршрутка величиною в мир! Избавься от стереотипов! Маршрутки бывают разными. Размер – условность. Тем не менее это самая настоящая маршрутка. Сейчас ты видишь ее такой, как она есть на самом деле. Я хотела показать ее до того, как ты наденешь очки и начнешь смотреть кино, где образы всех предметов приобретут привычный для тебя вид.

– А кто переключает фильмы?

– Не знаю. Я села в маршрутку, когда кино уже шло. Цыганка упала с лошади – с этого момента я включилась в фильм.

– Кино для всех одинаковое?

– Одинаковое? – Девочка усмехнулась. – Так видится. Но и это – иллюзия. Мы только думаем, что наблюдаем одну картину, но на деле сюжет для каждого свой. Наши жизни… Нам только кажется, что они пересекаются. На самом деле они параллельны. Общей реальности не существует. У каждого своя дорожная карта мира. Разные очки – разные фильмы.

Спонтанная, до конца не определенная, призрачная идея подкралась, словно тень, и Марианна спросила:

– Существует ли возможность поменять один фильм на другой? Или, на худой конец, изменить сюжет?

– Неизвестно, кто и по какому принципу выбирает фильм. История знает ничтожно мало примеров, кому удавалось переключить слайд. Их имена известны: Христос, Моисей, Мухаммед, Кришна, Будда. Последний даже пытался обучить людей переключать картинку, что было за гранью возможного, или хотя бы научить их, отринув внешний декор, добиться прозрения, чтобы увидеть маршрутку как она есть с ее золотой паутиной, тянущейся за горизонт. У людей имелись шансы, пока самого Будду не возвели в культ, вопреки чистоте изначальной истинности его же учения, сотворив из него предмет ритуализма. А вот с сюжетом дело обстоит проще. Каждый мог бы изменить сюжет, не расходуй он попусту столько энергии. Тут требуется мощная движущая сила, прорыв, сродни Вихрю, стрела, летящая в яблочко, но не с тем, чтобы застрять в нем, а чтобы рассечь его пополам. Ясное непреклонное намерение, приводимое в действие всесокрушающей силой, создает рассечение, разлом, рвет яблоко пополам, – так меняется сюжет. Мне самой удалось сделать это в бытность Сарой Кали – цыганкой, что спасла святых дев из пучины вод. Тогда я изменила сюжет, тогда же я лишилась сил, тогда же началось мое падение.

– А каков сейчас твой сюжет, Марийка? Что ты хочешь для себя самой?

Фиолетовый контур девочки приобрел насыщенность и ярко засверкал.

– Я хочу достичь белого парусника, где вечная безмятежность перламутровых волн станет моим оберегом от огненной пасти Гидры, несущей смерть. Смерть – это Гидра… Мы вечно бежим от нее, меняя маршрутки. Но я хочу задержать бег, прекратить его насовсем. Мне надоело блуждать по спирали этого мира, где каждый новый виток влечет новое забвение. Шут не желает нового начала, я завершу цикл, не возобновляя его на новом витке. Я намереваюсь вырваться из круга. Я верю, что есть иной путь к белому паруснику, минуя маршрутку и золото паутины. Я также знаю – ты бы никогда меня не отпустила. Прошу – отпусти сейчас!

Марианна чуть не возразила, но промолчала. В тот самый миг к ней пришло понимание: что бы она ни сказала, для ее будущего – Марийки, которая решала все сама по себе, – не более чем облекаемый в слова сор, на который не стоит тратить драгоценные силы.

– Я отпускаю тебя! – произнесла Марианна, одновременно ощутив приятную невесомость, она будто избавилась от старой тяжелой ноши.

– Спасибо! – радостным звоном отозвался в тиши голос Марийки. – Ты подарила мне свободу! Но сперва вернем кино и покончим с Вихрем!

Из ниоткуда в зоне видимости появилась пара очков – темных, похожих на те, что раздают в кинотеатрах для просмотра фильмов в формате 3D. Очки повисли в воздухе, а спустя мгновения буквально прыгнули Марианне на глаза. Девушка вскрикнула от неожиданности. Марийка, знавшая все, молча стерпела давление налипших на переносицу (точнее, там, где полагалось переносице быть) присосок.

Марианна не удержалась – из груди вырвался восторг узнавания! Она, простив очкам неудобные присоски, смотрела на мир – ее мир, ее город: шумные реки машин, суетливый людской муравейник, сияние фонарей, миллионы рекламных вывесок под серым небом ноября, – город огней и света жил, ничего не ведая, не подозревая о том, что он – всего лишь кривое отражение золотых бликов паутины в леденящей душу пустоте.

– Пока что мы – наблюдатели, – произнес голос Марийки. – Когда понадобится, мы вступим в игру. Поищем Вихрь !

– Как? – спросила Марианна.

Шаблонное мышление прочно укоренилось в уме, и она представляла некий курсор, который наводишь на точку координат, чтобы приблизить искомый объект. Но все оказалось проще и одновременно сложнее для понимания.

– Помни: все, что ты видишь, иллюзия, кинообман, призванный увлекать путешествующих в маршрутке. Мир – это нити, соединенные между собой в объемный узор. И любая часть этого узора может стать доступна взгляду в любой момент.

– Но как это сделать?

– Надо просто подумать, воссоздать в памяти то, что ты желаешь увидеть, и нужная картинка тут же всплывет. Коттедж, Элизиум, Константин – вспомни!

Марианна послушно погрузилась в воспоминания, сосредоточив мысли на живописном коттедже, который ей довелось видеть на фото и мельком вблизи. Затем она, подобно творцу, вдохнула в него жизнь, наполнив пробудившимися ощущениями прошлого – образами жутких кукол с пустыми глазами, наряженных в красные кафтаны, вместе с невыносимым осознанием их восковой мертвенности, и Константина с его утонченной наружностью, опасной непредсказуемостью и сумасшедшими идеями. И мозаика из разрозненных обрывков деталей эмпирической памяти нечаянно сама собой сложилась. Марианна наблюдала видеоряд, словно взятый из фильмов Федерико Феллини – многослойные кадры лесопарковой зоны, опавшей листвы неестественно ярких тонов, вековых сосен, чересчур огромных, выводили на передний план фасад коттеджа – гротескно роскошный экстерьер, за которым незримый оператор вытаскивал на свет неожиданно скудное убранство внутренних помещений. Будто глядя в объективы двух камер одновременно, девушка видела и Константина – неправдоподобно красивого, идущего к выходу из здания, – и фигурки Элизиума, преувеличенно громко звенящие в рюкзаке Степана, спешно покидавшего дом через черную лестницу. Марианна воскрешала из памяти чувств образы – сплошь кричащие, гротескные, – все в них казалось чересчур, но все эти несуразные преувеличения, тем не менее, не мешали воспринимать основную линию картины, неотрывно слушать, смотреть.