Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

«Нужно что? Ей помочь? Чтобы она встала и тебя остановила? Остановила все это? – Он сглотнул горечь, встретившись с Синдрой глазами. – Нет. Нельзя опять бездействовать. Нельзя просто уйти».

Мерет закрыл глаза. И снова налег на повозку.

«С ней все будет в порядке. Она знает, как починить протез».

Снегопад усилился. Холодный ветер взметнул волосы Мерета.

«Она разберется, как встать. Из-за холода поболят суставы, но она крепкая. Она справится».

Мороз пробрал до костей. Тихо застонал ветер.

«Она солдат. С ней все будет в порядке».

Мерет продолжал толкать повозку. Пока не остановился.

– Да твою-то ж мать, – вздохнул он.

Синдра привалилась к дверному косяку и лупила кулаком протез, будто избиение помогло бы ему заработать. С ее губ изливался поток ругани, каждая злей, отчаянней предыдущей.

– Давай, ну давай уже, тупой ты кусок говна. – Голос Синдры стал хриплым, в глазах блестели слезы. – Сраная магия. Ну почему ты не двигаешься? Почему просто не…

Она умолкла, лишь когда Мерет приблизился. Отвернулась, когда он уставился на протез.

– Я могу помочь? – спросил Мерет.

Синдра встретилась с ним взглядом, плотно сжимая губы, отказываясь проронить хоть слово. Через некоторое время она кивнула столь быстро и сухо, что Мерет, если б моргнул, то не заметил бы. Он кивнул в ответ – так же кратко.

Мерет опустился на колени, вытащил из сумки инструмент, принялся заталкивать поршни обратно в гнезда.

– Это ничего не меняет, – буркнула Синдра. – Ты кретин.

– А ты пытаешься меня спасти, и кем это делает тебя?

– Такой же кретинкой.

– Да уж, – тихо произнес Мерет. – Иначе оба бы нашли себе город побольше, чем дыра вроде Малогорки.

Синдра окинула взглядом поселение, исчезающие под снегом домишки.

– Ага, та еще куча дерьма. – Синдра помолчала. – Но не без очарования.

– Да, – согласился Мерет. – И не без хороших людей.

– А еще кретинов, которые выстроили ее в такой глуши.

– Что объясняет, почему здесь остались еще два кретина, м-м? – Мерет вернул поршень на место. – И почему эти два кретина должны вместе уйти?

Синдра задержала на Мерете взгляд, хмуро скривив губы. Но уже, по крайней мере, не скалилась.

– Ты все-таки не передумал.

Мерет покачал головой.

– Ты все-таки будешь пытаться им помочь.

Мерет кивнул.

– Даже если они того не заслуживают.

– Я… – Он вздохнул, защелкнул последний поршень. – Я не собираюсь никого бросать, Синдра. Ни их. Ни тебя.

Она уставилась на протез, перекатила лодыжку из стороны в сторону. Сигилы слабо оживились. Металл обнадеживающе скрежетнул.

Это, разумеется, не починка. Если над протезом не поколдует механик, поршни просто-напросто снова вылетят. А холод совсем не шел на пользу суставам, особенно там, где крепился металл. Все, что сделал Мерет, по сути – это вправил несколько штырей, чтобы Синдра смогла еще какое-то время ходить.

Но хоть что-то.

И Синдра могла ходить.

Пока что.

– Не буду спрашивать, точно ли ты уверен, – произнесла Синдра тихо. – Понимаю, что да. – Она посмотрела на Мерета снизу вверх. – Просто хочу узнать две вещи. Первое – ты пожалеешь?

Мерет нахмурился.

– Не знаю.

– Никто не знает, пока не становится слишком поздно. – Синдра вздохнула, затем кивнула. – Второе – ты ждешь, что я буду на эту тему любезничать?

Мерет озадаченно моргнул.

– Э-э… нет?

– Хорошо, потому что я не собираюсь. – Синдра прошла мимо, оттеснив Мерета плечом, взялась за хомут и оглянулась. – Иди уже за сраной птицей Родика. На твоей тощей заднице мы эту дрянь будем целую вечность тащить.

Ребенком я всегда мечтала стать героиней.

С возрастом эта мечта преображалась: иногда я была завоевательницей, что добивалась славы острием клинка, иногда – горячо любимой правительницей, что мудро правила своим народом, а когда-то со всей серьезностью представляла, как буду великой оперной певицей и буду петь так усердно, что в мире воцарится спокойствие.

Фантазии менялись, но оставалась одна константа. В день, когда я становилась героиней, я в лучах прекрасного полуденного солнца, в окружении падающих с цветущих деревьев лепестков выезжала на птице с самым царственным оперением цвета аметиста, и о моем появлении возвещали благодарные возгласы тысяч людей. Я махала им ладонью, улыбалась, и уже этим преображала мир.

Однако, как и в случае с любовью, сексом, деньгами и войной, реальность всегда оказывалась куда хуже фантазий.

День, когда я изменила мир навеки, был серым, холодным, а сама я – покрытой птичьей блевотиной.

– О-о, ну очень по-взрослому, мадам. Прям королева, мать твою, учтивости, – брюзжала я, тщетно пытаясь стряхнуть с куртки комок меха и костей. – Хочешь всю жизнь одна пробыть? Потому как точно могу тебе сказать, что тяжко заполучить мужика, когда твой аргумент в споре – это заблевать его с ног до головы.

Конгениальность осталась к этому так же равнодушной, как и к моим шести последним попыткам сдвинуть ее с места. И, как в прошлый раз, уперлась шпорами в горный склон, издала злобный вскряк, широко разинула клюв и…

– Едрить меня через колено! – Я метнулась в сторону, уворачиваясь от очередного влажного, вонючего кома, который исторг ее пищевод – вот знала же, что зря столько ее кормила по пути вверх. – Куртка совсем новая, сучий ты потрох! Тебе что, жить надоело?

Пустошница с вызовом завопила, злобно захлопала остаточными крыльями, царапая землю когтями. Птица вообще-то не понимала человеческую речь, но будь я проклята, если в этих желтых глазах не сквозило нечто большее, чем я подозревала.

Впрочем, если откровенно? Она просто вела себя как ушлепина.

Наши пути расходились уже не первый раз. Иногда я отправлялась туда, куда она не могла за мной последовать, а потому отпускала ее на волю. Иногда Конгениальность улавливала запах, источник которого просто обязана была отыскать, и бросала меня. Мы не держали друг на друга зла – мы, в конце концов, профессионалы – и всегда находились опять.

Но на этот раз… на этот раз она просто не хотела идти.

И что, мать его, мне оставалось делать? Поднять в небо злобную, вонючую, сварливую сучью птицу весом в пять сотен фунтов?

– Она боится.

Раздавшийся голос был тих, словно крадущийся по горам ветер. Я подняла взгляд, увидела сидящего на корточках на щербатом валуне Тутенга. Его капюшон был откинут назад, обрубки рогов ярко выделялись на фоне серого неба. На такой высоте с избытком хватало лишь булыжников – огромных каменных пальцев, что тянулись вверх сквозь пелену укутывающего склон горы тумана.

Тот, с которого спрыгнул Тутенг, был по меньшей мере десять футов в высоту. А руккокри даже не поморщился, ударившись о землю широкими, плоскими ступнями, и прошел мимо меня к Конгениальности.