Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

Я попыталась его остановить – последний, кто приблизился к ней без надлежащего представления, ослеп от желчи, которой Конгениальность плюнула ему в глаза, – но в этом не было смысла. Птица позволила Тутенгу подойти и удостоила любопытным взглядом, не более. Когда руккокри осторожно протянул руку и почесал длинную шею Конгениальности, та закрыла глаза и довольно курлыкнула.

– Славное существо, – задумчиво пробормотал Тутенг, любуясь. – Выносливое, сильное, но одинокое… потому, готов спорить, она решила идти за тобой.

– Если б она ходила еще куда-то, было б великолепно, – я снова попыталась оттереть с куртки блевотину. – Я же не могу взять ее с собой в небо, правда?

Тутенг подался вперед, закрыл глаза. Конгениальность почему-то сделала то же самое. Они соприкоснулись лбами, обрубки рогов уперлись птице в голову. Губы руккокри зашевелились, произнося неслышные мне слова. Конгениальность бросила на меня долгий взгляд, а потом развернулась и зашагала вниз по склону.

Остановилась, снова глянула на меня через плечо в последний раз и растворилась в тумане.

Как уже упоминала, я уверена, Конгениальность не понимает человеческую речь. Она – птица. Дохера славная, способная выпотрошить взрослого охотничьего кота одной ногой, но все же просто птица. В ее глазах не отражается ничего, кроме голода и ее обычного дурного нрава.

Не знаю почему, но, когда Конгениальность посмотрела на меня, она показалась грустной.

– Черт, – шепнула я, когда шаги птицы стихли. – Это что вообще было?

– Я попросил ее найти тебя позже, – произнес Тутенг, одергивая плащ, и продолжил путь к вершине горы. – Она согласилась.

– Хм. – Я оглянулась на туман, за которым скрылась птица, и последовала за Тутенгом. – А какой магией, к слову, обладают звероусты?

– Видимо, магией не быть говнюком, – пожал плечами Тутенг, огибая валуны. – Птицам и зверям ведомо то, что недоступно нам. Они говорят на языке, который нам непонятен. И все равно готовы говорить с тобой. Надо только понять, как услышать.

– Что она тебе сказала?

Тутенг на мгновение остановился.

– Она обеспокоена. Думает, что на этот раз ты не вернешься.

Мне, наверное, стоило мотать на ус. Есть же все-таки старое правило приключений: если птица говорит, что дельце вот-вот примет паскудный оборот – обрати-ка внимание.

Ну, короче, или должно быть такое правило.

Но, с другой стороны, я всегда возвращалась. И Конгениальность не первый раз наблюдала, как я ухожу. И не в последний увидит, как я возвращаюсь.

Верно?

Верно.

– Ты сказал ей, что вернусь? – спросила я.

– Я им не лгу.

Я против воли усмехнулась.

– А ты забавный, Тутенг. Жаль, что не удалось провести с тобой побольше времени.

– Спасибо, – отозвался он, поднимаясь к самому пику. – Жаль, что твой народ пришел на эту землю с войной и уничтожил мою цивилизацию.

Ну, он-то, конечно, прав… но тем не менее.

Мы разбили лагерь в единственном пригодном для того месте. Горы, обрамляющие долину, тянулись так высоко, что их венцы терялись среди облаков. Каменные тираны, возвышаясь, давили на узкую тропу, что вилась между их тяготеющими махинами – единственный непокорный вызов их царству камня и кустарника. Наше крошечное плато, выходящее на эту тропу, казалось слепым пятном под их безглазым взором, но если вглядеться в облака, то создавалось впечатление, будто ты все равно привлекаешь их внимание.

Я предпочитала не поднимать взгляд и говорить тихо. Поступать иначе виделось мне плохой затеей.

– Опять двадцать пять, – вздохнул усталый голос. – Они не кусаются. Возьми яйца в кулак, хватайся за седло и держись.

Но это мнение разделяли не все.

– Так, во-первых, – Урда пригрозил пальцем Джеро, стоящему поблизости с изнуренным выражением лица, – это невероятно обидно. То, что я реалистично, справедливо и мудро обеспокоен, вовсе не означает, что мне не хватает, – он задохнулся, – яиц. И в-третьих…

Урда ткнул в огромного оякая, который над ним возвышался.

– Откуда мы знаем, что он не катался в испражнениях? Я не собираюсь садиться на птицу, чья чистоплотность под таким вопросом.

– Он вырос в доме лучшем, чем те, где любому из нас вообще светит оказаться по праву, и получал ужин богаче, чем любому из нас вообще светит отведать. – Джеро похлопал громадину по боку, отчего существо довольно заворковало. – Поверь мне на слово, Смертоклюв куда чистоплотнее любого присутствующего.

– Смерто… клюв? – сощурился Урда. – Это еще что за жалкий крик о внимании?

– Все вопросы к твоей сестре. Она дала ему такое имя.

Пока Урда, разыгрывая целый спектакль, изучал грязь между пальцами птицы, Джеро поймал мой взгляд с другой стороны плато. Свободной рукой он изобразил вокруг шеи петлю и «затянул» ее, вывалив язык и закатив глаза.

Я усмехнулась – и тут же себя за это возненавидела. Не то чтобы я не слышала шуток хуже, но она все равно была плоха. А я прожила достаточно и понимала, что если кто-то начинает хреново шутить, а ты все равно давишь лыбу…

В общем, подобное мне сейчас было совсем не нужно.

Но едрить меня через колено, если мне этого не хотелось.

Оякай не очень-то интересовался перебранкой. Как и остальные птицы. Они бродили по плато, переставляя высокие ноги и время от времени безразлично глядя в небо. Как и делали весь прошлый день.

Как Урда и Джеро весь прошлый день пререкались. Как Агне сидела на повозке, читая уже четвертый любовный роман. Как Два-Одиноких-Старика стоял посреди плато, уставившись на облака, неподвижный, безмолвный – как стоял и сейчас.

Этот налет не был самым скучным на моей памяти. Но занимал по крайней мере второе место. И веселья в ближайшее время не предвиделось.

Что, если птица Тутенга не сумела доставить Революции наше поддельное послание? Что, если они его прочитали и не поверили? Что, если Урда использовал устаревший шифр и тем самым направил корабли в совершенно иное место?

«Что, если, – думала я, – Железный Флот просто-напросто не явится?»

Я спрашивала все это – наряду с прочими более красочными, за что спасибо моей досаде, вопросами – у Двух-Одиноких-Стариков, но получала в ответ лишь загадочную улыбку и одну и ту же тихую фразу:

– Они явятся.

В первый раз я поверила. В шестой – уже нет. И знала, что после девятнадцатого ответила бы уже сама, причем жесткой силой. И поэтому демонстративно проигнорировала вольнотворца – а он меня, – направляясь к краю лагеря.

Где обнаружила ждущую Ирию. Она не ругалась, не пердела, не чесалась в неприличных местах, а просто ждала.

Потому я, по идее, должна была догадаться, что что-то не так.

– Что происходит? – поинтересовалась я, приблизившись.

– Ничего, – буркнула Ирия, вперившись взглядом в землю. – Ну, наверное, ничего.