Сэмюел Сайкс - Десять железных стрел [litres]

Ну, кроме того, что я была по уши в дерьме.

Эта деталь на проверку – и на запах – казалась вполне реальной.

Я поморщилась, поднимаясь на ноги и осознавая уже не в первый раз, что я покрыта куда большим разнообразием жидкостей, чем по идее следует женщине даже с натягом. На полу красовались мерцающие цветные лужи и озерца, разбитые склянки, мерные стаканы и прочее научное дерьмо из-под птицы, а еще обломки стола, который я разломала.

И книги. Повсюду еще больше сраных книг.

Я как будто вломилась на оргию алхимиков.

Или в лабораторию.

Что мне совсем не нравилось.

Ну, то есть, разумеется, мне это, блядь, не нравилось. Агне нет, остальных нет, я истекаю кровью, раненая, избитая – вдали от рубки и похищения корабля, которым должна заниматься.

Более того, мне не нравилось увиденное здесь. Революция была хотя бы надежна. Обычно можно рассчитывать, что их воспаленные от пропаганды мозги действуют достаточно предсказуемо: революционеры любят огнестрельное оружие, ненавидят инакомыслящих и обожают использовать упомянутое оружие против инакомыслящих. И на моей долгой памяти они никогда не любили поглощать знания.

И вот я тут. На аэробле, полном вольнотворческих инструментов, алхимических лабораторий и книг.

Мне это не нравилось. Хуже, я не понимала, что происходит. И, как большинство людей, остро ощущающих злость и собственную глупость, я решила, что лучший план действий – найти кого-то и сделать этому кому-то больно.

Я насколько смогла стерла дерьмо и кровь. Стиснула зубы, сдерживая боль, что прострелила ногу, стоило мне зашагать к двери. Обстоятельства, может, и поменялись, но цель – нет: найти рубку, захватить корабль, дождаться Агне и Джеро. Если кто-то из них жив, они тоже туда доберутся.

– Твоя вера в них потрясает.

Не бывает боли столь острой, чтобы я не сумела расслышать за ней голос Какофонии.

– Что, если их захватили в плен? Или убили?

– И что, если да? – прорычала я.

Я из принципа стараюсь не отвечать, когда он заговаривает – иначе создается хреновый прецедент, – но сейчас во мне было слишком много злости и боли для того, чтобы думать.

– Тогда вся эта вылазка – блажь. Стало быть, нам следует поискать новых побед .

– Ага, точно, сейчас только попрошу Революцию приземлить их кораблик – и сразу в ближайшую таверну махнем. Ты, блядь, из ума выжил?

– Многие так полагали. Они, разумеется, уже мертвы. – Какофония хихикнул, из кобуры поднимался пар. – Нам нет причин следовать их примеру. У меня есть план.

– Нет.

– Ты его еще не услышала.

– Ты говорящий револьвер?

– Да?..

– Тогда это я, блядь, из ума выжила, что тебя слушаю. – Я поморщилась, хватаясь за ручку двери и готовясь толкнуть ее плечом. – Ни один твой план нас отсюда не вытащит.

– И?

– И мне не надо, чтобы народ трепался, что Сэл Какофония бросила своих людей.

– Пф. Прежде тебя это едва ли беспокоило… однако сейчас все иначе, верно? Ты к ним привязалась. Фу. Как отвратительно пошло.

Я, не обращая на него внимания, прижала ухо к двери. Тишина. Ну, помимо голоса Какофонии, конечно.

– Потакая им, ты ставишь под угрозу не только свой хороший вкус. Мы с тобой заключили сделку. Твоя страсть подбирать изломанных выродков продолжает препятствовать нашим усилиям.

Это я тоже пропустила мимо ушей. Заворчав, я толкнула дверь.

И на меня уставилась пара темных глаз.

Она была точно такой же, какой я помнила. Все та же невысокая, худенькая штучка в грязных рабочих одеждах. Те же писчие перья, воткнутые в черные волосы, те же свитки и чернильницы, притороченные к поясу. То же изящное личико, большие очки и глаза, которые пылали той же злостью, потрясением и болью, как и всякий раз, когда я к ней возвращалась.

Память о ней была такой же частью меня, что и шрамы.

И все же при взгляде на нее мне показалось, будто во мне кто-то прорезал новую рану.

– Сэл, – прошептала Лиетт.

И Какофония хихикнул из кобуры:

– Говорил же.

Очередной призрак.

Видение.

Кошмарный сон, похмелье, нервный срыв, что угодно – ее не могло быть здесь. Она не могла быть настоящей.

Я пялилась на Лиетт, время тянулось длиннее и суровее любого клинка, а я ждала. Ждала, когда же она скажет что-нибудь зловещее, бросится на меня или, загадочно рассмеявшись, растворится в блядской конченой пустоте моей башки, как и всегда, когда она мне являлась.

Но чем больше я пялилась, тем больше убеждалась, что передо мной все то же лицо, все те же большие глаза, отражающие все ту же злую боль, которая зарождалась там всякий раз, как я уходила, как говорила, что покончила с убийствами, как лгала. Чем дольше тянулось время, тем сильнее я желала, чтобы она все-таки напала. Она могла бы меня даже убить – лишь бы мне больше не смотреть в эти глаза.

А она не нападала. Не исчезала. Каждое мгновение делало ее все реальнее. Я ощутила, как слегка прогнулись половицы под легкими шагами. От дыхания пахнуло кофе и чаем – она подошла достаточно близко. Я вспомнила боль – старую знакомую боль, которая приходила всякий раз, как Лиетт меня касалась, – как только ее ладонь, до боли настоящая и неизбежная, легла мне на щеку, задумчиво провела большим пальцем по шраму.

Лиетт заглянула мне в глаза. Как во все разы, когда говорила, что прощает, и это меня убивало. И ее губы, те, что всегда отдавали вкусом пыли и пота, когда я к ней возвращалась, мягко разомкнулись. И раздался голос, который всегда являлся мне во снах.

– Какого хера ты сотворила с моей мастерской?

Едрить меня через колено, это и правда она.

Лиетт уронила руку мне на плечо, оттолкнула меня с видимым усилием и шагнула к руинам, прежде бывшим ее лабораторией. Поправила очки на переносице, издала раздраженное «хм-м!», окидывая взглядом масштаб поражения, затем повернулась ко мне.

Стоящей на месте.

По уши в дерьме.

«Блядь, – подумала я. – Скажи уже что-нибудь».

– Это э-э… – Я обвела рукой грязь на своей одежде. – Это не мое.

Красота-а-а.

– Очевидно, – отозвалась Лиетт, устало сняв с пояса склянку и скальпель. – Пускай мне хорошо знакомы твои похождения, как в приукрашенной вариации, так и прискорбно откровенной, я не припоминаю за тобой, ни в наше время вместе, ни порознь, умения испражняться в таком впечатляющем количестве, будучи полностью одетой.

Я моргнула.

– А?

– Однако ты таки покрыта кое-чем определенно ценным, а сия возможность взять пробу, вероятно, окажется единственной, так что будь любезна, постой смирно секунду, ладушки? – Лиетт, вздохнув, принялась соскребать дрянь в склянку. – Предположительно, эта субстанция – потроха, невзирая на запах и… консистенцию. Пусть мы определили, что она таки выделяется из рассматриваемого объекта, невозможно установить ее природу и действие, помимо токсичности при проглатывании.