Илья Слобожанский - Зайтан-Бродяга. Тихий город

— Голая я тебе больше нравлюсь? — Улыбнулась подошла ближе. — Хочешь разденусь?

Пахнет от неё полевыми травами и ягодой майукой.

Сладкий аромат, нежный. Уже и балахон не кажется рубищем. Что она со мной делает? Неужели это и есть то, о чём говорила хозяйка Кхну? Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Я не познал, стало быть воля при мне. Кто бы научил, как можно противится, когда рядом такая красота?

— О чём думаешь? — Спросила и присела на травку.

— А сама не знаешь? — Бросил мокрую куртку, следом рубаху, рядом поставил ботинки. Винтовку положил бережно, падала она уже и не раз. Прошёл босыми ногами по колючей траве, присел возле Кхалы.

— Нет. Не знаю. — Ответила и поспешила к моим вещам, принялась развешивать на куст. — Ты же нам запретил. — Поведала не оборачиваясь. Отжала рубаху, встряхнула. Ловко она это делает. Разложила одежду на ветках, воткнула в песок палки, на них ботинки повесила.

— Кому это Вам?

— Извини, оговорилась. Ты запретил мысли читать.

— Всё так просто? — Удивил меня ответ и порадовал одновременно. — Запретил, а ты взяла и послушалась?

— Да. — Кхала кивнула, подбежала и поцеловала в щеку. — Я послушная. А ещё. — Поправила мне волосы, и щёлкнула по носу. — Вкусно готовлю. Одежду умею шить и летнюю, и зимнюю. — Присела рядышком обняла, положила голову мне на плечо.

— Не мог Савка промахнуться. — Сорвал травинку поцеловал Кхалу в носик. — Я и раньше об этом думал. Решил, дело случая, не повезло Савке. — Сунул травинку в рот, не знаю, что и сказать. Выходит, и в тот раз не обошлось без её помощи? Зачем мне помогает? В любовь и всякое такое я не верю. — Да и нельзя в меня влюбиться. Худой и уши оттопырены.

— Глупый ты, а не худой. — Улыбается Кхала, на щеках ямочки. — От того и говоришь разные глупости. Влюбится можно даже в Карлуху. Уши, оттопырены так-то не беда. У меня ноги кривые, одна грудь заметно больше второй. Щёки толстые.

— Остановись. — Прикрыл ей рот. Тараторит без умолку. — За старое взялась?

— За какое старое? — Убрала мою руку, глазами хлопает. — Ты о чём?

— Мысли читаешь.

— Нет. Не читаю. Ты же запретил.

— Откуда про влюбится узнала?

— Ты сказал.

— Когда?

— Только что и сказал — нельзя в тебя влюбиться. Худой и уши оттопырены. — Надула губки, отвернулась. Махнула рукой отогнала муху. Задрала подол, выставила колени. Обувь что на ней мне знакома. Ботиночки без каблуков из замшевой кожи. Шнуровка выше лодыжки. В таких ботинках травники ходят. Не оставляют они следы, трава не топчется, мох не рвётся.

— Идти нужно. Карлуха не в себе.

— Ничего с ним не станется. — Глядит на меня, взгляд

хмурый. — Мы тебе покажем, погляди внимательно. Ничего не говори, не о чём не спрашивай.

— Вы?

— Что ты к словам придираешься? Я, я покажу.

— Ладно. Показывай.

Встала за спиной, закрыла мне глаза ладошками. Ну думаю — опять чудит девка. Чем в этот раз удивит?

— Смотри. — Прошептала и убрала ладошки.

Пляшут перед глазами чёрные кляксы. Пахнет болотом, вода хлюпает. Треснула ветка, тяжёлые, загребающие шаги. Стало мне как-то не по себе, страшно. Понимаю — болото далеко. Но от этого понимания легче не становится, скорее на оборот, озноб прошибает, холодит сердце.

— Ты куда нас завёл? — Слышу незнакомый голос. Яркий луч света прорезает черноту. Ползёт, цепляется за болотную кочку, выворачивается, заползает на камыш.

— Заткнись. — Шипят позади, свет расползается точно старая тряпка. — Не притащим взрывчатку, Ветеринар всех на куски порежет.

— Ветеринар далеко, а болото вот оно. — Ответили негромко, точно из далека. Хлюпнула вода, шлёпнули по ней ладонью. — Зачем ему взрывчатка? Здешнюю босоту пинками на колени поставим.

— Уже поставили. Вояки Ветеринару не дают покоя. — Шипит кто-то. Плохо слышно, квакают лягушки пищат комары, ухают ночные птицы — Присматриваются они к нам. Прощупывают.

— Какие же это вояки? — Негромкий смех переплёлся с хлюпаньем воды и потерялся в ругани сразу нескольких голосов.

— Носатый! Тварь! Ты куда нас завёл?

— Я тебе кишки выпушу.

Луч света скользит по водорослям на воде, пляшет, выхватывает из темноты камыш, проваливается за болотную кочку, обнимает корягу, лижет чёрный пень, ползёт по упавшему дереву. Цепочка людей продирается через заросли болотной травы. Идут налегке, с оружием без заплечных мешков. Как-то резко всё потемнело, опустилось что-то огромное, давит. Поплыли картинки, лица, пни, кочки. Дышать трудно. Слышится далёкий голос, тот из пещеры болотников. — Бродяга, открой глаза. Дыши глубже, возвращайся.

Открыл глаза, впереди кусты лепуна, сушатся вещи. Пахнет ручьём и полевыми травами. Кхала трясёт за плечи, напугана она, открывает рот и ничего не говорит. Если и говорит, я её не слышу. Тяжелеют веки, клонит в сон. Проваливаюсь, улетаю.

Вижу Носатого. Бредёт он по пояс в болоте, ведёт за собою людей. Светло, хоть и небо затянуто тучами, ползут по болоту тени, пугают. Вертит Носатый головой, морда прикрыта тряпкой, глаза так и шарят по округе. Заблудился он, не знает куда идти?

Плывут картинки, меняются. Вывалился из леса большой красный мост и потерялся в молочной дымке. Закрывают мост деревья, опутал поржавевшее железо красный плющ. Лежат вагоны, доски прогнили. Растворился и мост, и вагоны в белом мареве. Приплыли точно листья по ручейку неизвестные мне механизмы, огромные дома с большими окнами. Стёкла побиты, рамы скрипят, на ветру качаются. Высокие потолки, трубы на стенах, ряды железных столов. Чёрная пыль лежит толстым слоем. Поднялся ветер, закружил пыль чёрным облаком. И не пыль это, туман. Вязкий, тяжёлый. Поднялся он неприступной стеной и опал каплями росы. Тянется к небу деревце рябинихи, прогнулись ветки от красных гроздей, того глядишь обломятся. Неподалёку куст терпкого пытря, усыпан чёрными ягодами. По округе трава выше пояса, камни острые.

Небо низкое, тяжёлое, а под ним идол каменный. Толкают его грозовые тучи, хотят опрокинуть. Клонится идол, падает, ещё немного и рухнет на меня, упадёт всей своей громадиной.

— Бродяга, родненький. — Слышу всхлипывание, плачет Кхала. Надо бы успокоить, но не могу. Жарко мне как у Тохи в парилке.

Открыл глаза, лежу под кустом. Ботинки на палках перед самым носом. На голове мокрая тряпка.

— Я больше не буду. — Шепчет Кхала, целует в щёки, лоб, губы. — Прости, мы не знали.

— Что это было? — Спросил и полез к ручью. Пить хочется, во рту пересохло. Голова раскалывается как после пьянки. Сунул голову в воду, хлебаю. Воздуха мало, а я напиться не могу. Вдохнул и снова хлебаю. Утолил жажду и упал в ручей. Вода студёная, хорошо мне. Лёг на спину, раскинул руки. Пар идёт, поднимается к небу. Потёр глаза и вскочил. Смотрю на руки, живот, плечи. Рисунки на них. Завитушки, полоски, точечки, кружочки. Видал я уже такое, в овраге на Кхале.