Сильвия Морено-Гарсия - Боги нефрита и тени [litres]

– Тогда ты понимаешь, что должен следовать моему приказу, – высокомерно сказал Хун-Каме, прижимая руку к груди. – Я хочу знать, где прячется то, что принадлежит мне.

– Я задолжал тебе три ответа, три и дам.

Дым поднялся и навис над ними. Кассиопея увидела два черных глаза, смотревших на нее, и перестала дышать.

Голос снова зазвучал:

– Город на озере, Теночтитлан. Глубоко в засушливых пустошах, Эль-Пасо-дель-Норте…

Молчание.

– Где еще? – потребовал Хун-Каме.

– В Нижней Калифорнии, – неохотно сказал голос. – Терра Бланка, Белая Земля у моря… Ты найдешь свою судьбу, Повелитель Шибальбы, но также и свой рок, потому что твой брат хитрее и сильнее, чем ты думаешь.

– Не читай мне нотаций, – ответил бог.

– Я говорю правду, а дальше как сам знаешь.

– У кого находится то, что принадлежит мне?

– Спроси об этом призраков или колдунов, о Повелитель. Я дал тебе три ответа и предупреждение, а большего даже такой бог, как ты, потребовать от меня не может.

– Тогда я отпускаю тебя.

Дым заколебался, просочился в землю, как просачиваются дождевые капли, и исчез. Ночь вокруг дрожала, словно прощаясь с призраком.

– Ты слышала, куда нам направляться, – сказал девушке Хун-Каме. – Завтра едем в Мехико.

Они вернулись в пансион. Было поздно, и дверь уже заперли, но Хун-Каме без труда открыл ее. Кассиопея, вымотанная событиями ночи, не раздеваясь упала на кровать и крепко заснула.

На следующий день они сели на поезд в Мехико, город, поглотивший Теночтитлан. Поезд был вечерним, и Кассиопея не могла полюбоваться пейзажем. Хотя чем там любоваться – болота, кустарники и ряды пальм. Изредка мелькали селения – хижины с бамбуковыми стенами, между которыми полоскалось белье, развешенное на просушку.

Кассиопея всего этого не видела, но все равно оглядывалась по сторонам. Поезд был ей в диковинку, это было ее первое такое путешествие. Казалось, что она находится в чреве металлического зверя, как Иона, проглоченный китом. Она вспомнила картинку из Библии – бородатый мужчина, которого проглотил кит, выглядел удивленным. Теперь она сочувствовала ему.

Они с Хун-Каме делили купе. Купе было такое маленькое, что все пространство занимали вытянутые ноги бога. Но Кассиопее они не мешали; пристроившись у окна, она вглядывалась в темноту и вслушивалась в себя.

– Ты можешь разговаривать с призраками? – нарушила она тишину.

– Как ты могла заметить, да.

– А ты можешь поговорить с моим отцом? Он умер, когда я была маленькой.

Хун-Каме равнодушно посмотрел на нее.

– Обычно призраки держатся вместе, и я не смогу вызвать одну душу. К тому же, возможно, твой отец не призрак. Не все умершие привязаны к этой Земле как планете. Если твой отец ушел мирно, то он мог покинуть ее.

– Он в Шибальбе? – не поняла Кассиопея.

– Большинство смертных давно перестали молиться богам Шибальбы, а поскольку их вера превратилась в известь, они больше не могут ходить по нашим дорогам. Нет, твой отец не мой подданный.

Мгновением раньше она поверила, что сможет увидеть лицо папы, услышать его голос. Разочарованная, девушка снова отвернулась к окну.

– Думаю, это к лучшему, – вздохнула она.

– Что ты имеешь в виду?

– Как я слышала, Шибальба – ужасное место. Там Река крови, Дом летучих мышей, Дом мрака… Я бы не хотела, чтобы мой отец оказался там. – Она сделал паузу и постучала пальцем по стеклу. – Одна история говорит, что вас убивают Герои-близнецы, но вот ты здесь. Хотелось бы знать, что правда, а что нет. Может, в вашей Шибальбе не так уж плохо.

– Смертные любят рассказывать истории, но далеко не всегда говорят правду, – презрительно заметил Хун-Каме. Он снял соломенную шляпу и рассматривал ее, осторожно касаясь волокон.

– Но какова Шибальба? Что в истории правдиво?

Похоже, шляпа интересовала бога куда больше, чем ее вопрос, и девушка почти отчаялась услышать что-либо, но тут он заговорил сдержанным, лишенным эмоций голосом.

– В Шибальбу ведет Черная дорога, и в самом сердце стоит мой дворец. Его можно сравнить с драгоценным камнем в короне ваших королей. В нем столько же комнат, как дней в году, и даже больше. Другие дворцы такие же красивые, ни одно человеческое строение не сравнится с ними.

Он наклонился вперед, лицо немного оживилось.

– Лестницы моего дворца ведут к каскаду прудов с сине-зелеными водами, в этих водах плавают самые странные, самые необычные рыбы. Они все слепые, но прекрасные, каждая из них горит, как светлячок. Вокруг прудов стоят деревья, похожие на сейбу, но кора у них серебряная, как и плоды, и в темноте они тоже светятся.

– Ты скучаешь по Шибальбе? – спросила Кассиопея, услышавшая тоску в его словах. Само королевство, каким он его нарисовал, показалось ей совсем не таким мрачным местом, как рассказывали.

– Там мой дом, – ответил он.

Дом… У него есть дом. А где ее дом, она не смогла бы сказать. Она была Лейва, но не была членом семьи. Уукумиле казался ей удушающим. Хун-Каме точно знает, куда хочет попасть, а она… она точно знала, что не хочет возвращаться в Уукумиле. Что она станет делать, когда Хун-Каме вернет пропавшие части тела и она ему больше не понадобится?

– Как ты себя чувствуешь? Ухо? – Кассиопея коснулась своего уха.

– Что? – посмотрел он на нее.

– Тебе больно?

– Нет.

– А моя рука иногда болит, – призналась девушка.

– Дай посмотрю.

– Сейчас не болит, – пояснила она. – Но вчера – да.

Хун-Каме все-таки взял ее руку, хотя там не на что было смотреть. Но, возможно, он видел осколок кости, спрятавшийся под кожей.

– Если снова заболит, скажи мне, – попросил он.

Девушка подняла голову и уставилась на бога, на черную повязку, закрывающую пустую глазницу.

– Скажи, а у тебя болит то место, где нет глаза?

– Его отсутствие беспокоит меня, но это не боль.

– Мне тебя жаль, – тихо произнесла Кассиопея.

Бог все еще держал ее за руку, и она слегка сжала прохладные пальцы. Она не ждала, что он скажет «спасибо», но никак не ожидала такой реакции:

– Почему ты касаешься меня? – спросил он, нахмурившись.

– О… Ну… это ты коснулся меня.

– Нет, вот только что.

– Прости.

Кассиопея и не думала, что прикосновение может оскорбить, в конце концов, он столько раз клал ей руку на плечо.

Попыталась забрать руку, но он не отпустил. Какая-то игра в перетягивание каната.

– Можешь отпустить, – сказала она. – Я не знала…

– Какая дерзость.

– Продолжай сжимать мою руку и одновременно делать замечания, вот тогда и познаешь настоящую дерзость, – огрызнулась девушка.

Хун-Каме неожиданно засмеялся и отпустил ее. Громкий смех заметался по купе, как испуганная птица. Кассиопея вздрогнула – она впервые слышала его смех.