Виктория Козлова - Последний костер [litres]

Принятое им решение ощутили все, хоть никто ничего не сказал вслух. Просто вдруг изменился Янар, и все вслед за ним. Больше не было повисшего между путниками напряжения и горя, они шли к своей цели, и не задумывались о том, насколько она страшна. Два дня пролетели, и к вечеру второго они прибыли на условленное место. Обе луны, выйдя из облаков, ярко освещали лес, превращая темную ночь в серебряный день.

Покопавшись в сумах, скальд достал спиртное, которое припас еще со Слаты, и не думая больше ни о чем, они просто отмечали редкое двойное полнолуние, отдыхая от долгого пути и радуясь жизни, которую они ощущали прямо сейчас, в этот самый момент. Биение родного сердца, сладость губ и шелк волос, тепло костра и горечь хмеля – все стало острее в тысячи раз, вдруг наполнившись смыслом, забытым в далекой юности, когда вещи были внове и мир был не привычным местом, а чем-то новым и неизведанным.

Мальфри играл и пел, Каару танцевала, показывая небывалую грацию, свойственную жрицам Иштар. Мэрген на спор поражал разные цели стрелами, а Янар зажег целый круг костров. Они праздновали День Серебра, пусть и несколько раньше положенного.

На следующее утро, конечно, было похмелье, но впервые за много-много дней никто из них никуда не спешил. Не надо было бежать от заразы или мятежа, не надо было идти навстречу хвори, прокладывать путь орде и искать хранилища. Они просто были, здесь и сейчас.

После полудня на поляну неслышно вышел мужчина, и Мэрген чуть было не подстрелил его, однако Каару остановила лучника.

– Ты тот, кого обещала прислать Ниневия? – спросила жрица.

– Я буду олицетворять воздух, – кивнул мужчина, и все немного расслабились.

Он попросил называть его просто отшельником, и подробно рассказал, что и как они будут делать. Он рассказал о молитве, которую каждый из проводников должен прочитать возле алтаря, находясь в определенных местах и в строгом порядке. Рассказал он также и молитве, которую должен будет произнести Янар, но тот и так ее знал. Старая, даже древняя, она представляла собой простое прошение соединиться с богом, стать огнем. Сгореть, если попросту.

Этот вечер они провели в тишине, просто сидя вокруг костра. Отшельник присоединился к ним, но от всех расспросов уклонялся, уходил от ответов, и вскоре от него отстали. На следующий день он очистил алтарь от травы и лозы, что обвила древний камень, открыв его первозданный вид. Небольшой, чуть выше колена взрослого человека, он был широкий, так, что можно лечь, хоть ноги и свесятся. И весь испещренный символами. Как рассказал отшельник, этот алтарь – все, что осталось от древних построек, не защищенных жрецами Идриса. Когда Мальфри решил узнать, кто же поставил его здесь, отшельник ответил «драконы», и надолго замолчал, просто не замечая взволнованных расспросов скальда.

Наконец, время пришло.

На самом закате, когда обе полные луны ярко осветили поляну, обе жрицы, а также Мальфри и отшельник выстроились вокруг алтаря. Первой начала Каару. Она говорила быстро, привычным образом обращаясь к своей богине, и четырехрукая не замедлила явиться. Каару почувствовала, привычную уже ярость, охватившую все ее существо, бушующий в самом сердце огонь. Но помимо привычных ощущений, ее также налила чужая и незнакомая доселе мощь. В этот момент Каару почувствовала, будто может сжечь весь мир и уничтожить всех живших под лунами, и никакие мечи, ни в одной паре ее рук не понадобятся.

Для стоявших в отдалении Вигдис и Мэргена это выглядело так, будто вся фигура Каару засветилась оранжево-красным светом. Неярким, но достаточным, чтобы понять: Иштар здесь. Стало ощутимо теплее, и угли в ночном костре ярко вспыхнули.

Следующим в очереди был Мальфри. Он долго раздумывал, почему именно его Ульг выбрал в проводники своей силы, ведь он даже не был жрецом. Однако с самого детства он ощущал на себе благосклонность Повелителя Вод, легкость, с какой Мальфри давалось стихосложение и изучение любых языков не могла быть случайной. А потому скальд легко нашел дорожку к своему покровителю, достаточно было лишь вспомнить тот трепет, то возвышенное состояние, в которое приходил его разум, когда наступало время сочинения новой баллады или песни. Он не заметил тот момент, когда Ульг занял его тело, лишь ощутил безмерный покой вокруг, вечный круговорот любой жизни от самого сотворения бытия. Как и в случае со жрицей, Вигдис и Мэрген увидели охватившее скальда неяркое сине-голубое сияние, а воительница же ощутила и такой знакомый ей привкус соленой воды в воздухе.

Теперь пришел черед Ивон. Она, как и Каару, прекрасно знала, что делать. Ниневия откликнулась мгновенно, занимая все ее существо, нетерпеливо ожидая развязки. Вместе с фундаментальностью земли, которую воплощала богиня, Ивон познала бесконечные рождения и необходимые для этого смерти. Цветение и перегной слились воедино, и могучая Жизнь восставала из этого нерушимого союза.

Последним призвать бога должен был отшельник. Он ощущал воздух вокруг себя, его тяжесть, которую обычно никто не замечал, запахи, даже самые тонкие и старые. Все это было родным, известным тысячелетия. Как жаль, что Мара, заигравшись с зимой и снегом, забыла о главной своей силе, которую воплощал сейчас загадочный отшельник, веками живущий в Оримунде и знающий тайны, неизвестные даже другим богам.

Медлить больше было нельзя. Спокойный, будто ничего необычного не происходит, Янар поднялся на алтарь, и слегка дрожащим голосом, который все же выдал его волнение, начал читать молитву. И пусть первые слова его не были искренни, пусть страх, скованный волей на мгновение вырвался из своих оков, но вскоре Янар воистину поверил . Он верил, что его бог услышит эту молитву, что где бы он не находился, он примет в свои объятия верного сына, желающего обрести наконец дом.

Огонь охватил его с головы до ног, мгновенно. Смертные вокруг алтаря отшатнулись, Ивон в ужасе закрыла рот и заплакала беззвучно, но слезы быстро высыхали от нестерпимого жара. Ни один крик не вырывался изо рта того, кто раньше был обычным жрецом Похищенного бога, кто бродил по деревням, даруя людям огонь и не пытался что-либо исправить. Через несколько мгновений он потерял сознание, хотя огонь держался еще минуту-две.