Шелби Махёрин - Кровь и мёд [litres]

– Если Коко выпьет твою кровь, – объяснила я, – то сможет тобой управлять. Временно, конечно. Но Алые дамы по доброй воле предлагают свою кровь Коко и Ля-Вуазен. Здесь королевские особы – именно они.

– Ясно. – Ансель тяжело сглотнул. – Королевские особы.

– La princesse. – Подмигнув, я ущипнула его за локоть. – Но все та же Коко.

Вряд ли это его убедило.

– Почему палатка только одна, Николина?

Коко стиснула кулаки, когда Николина продолжила что-то напевать себе под нос. Судя по всему, должность личной помощницы Ля-Вуазен позволяла Николине вести себя более дерзко.

– Отвечай .

– Ты бросила нас, гнить оставила здесь, нам негде укрыться и нечего есть, бессчетно число каждодневных потерь, и зря ты вернуться решила теперь.

При виде леденящей кровь улыбки Николины Коко споткнулась, но я коснулась ее спины и помогла устоять на ногах. Когда Коко притянула меня к себе и переплела наши пальцы, меня захлестнуло волной облегчения.

– Почему моя тетя желает видеть нас сейчас же? – спросила она, хмурясь все больше. – Почему нельзя подождать?

Николина хихикнула.

– Сынок на рассвете отправился в путь, затем под утесом решил отдохнуть, домой не пришел, испарился он вдруг, и стая стервятников вьется вокруг.

– Мы на языке духов не говорим, – отрезала я.

В отличие от меня Коко терпения было не занимать, и объяснения просить она не стала. Ее лицо исказила гримаса.

– Кто исчез?

– Умер, – поправила ее Николина, все еще перекошенно усмехаясь. Слишком уж широкой была эта усмешка, слишком неподвижной, слишком… кровавой. – Он умер, сгинул, мертв – так мне сказали мыши. Преставился, почил, и больше он не дышит…

Что ж. Теперь понятно, почему одна из женщин плачет.

Николина остановилась у маленькой потертой палатки на краю лагеря. Та стояла в отдалении от прочих, у края обрыва. Днем лучи солнца наверняка согревали это место, сверкая золотом на снегу. Дальше расстилался бескрайний горный простор, и даже в темноте это могло бы быть красиво.

Вот только стервятники, что кружили в небе, портили картину.

В зловещей тишине мы смотрели, как они опускаются все ниже. Коко вырвала руку из моей ладони и подбоченилась.

– Ты сама сказала, что он исчез, – яростно возразила она. – Исчез , а не погиб. Мы поговорим с моей теткой сейчас. Если она собирает поисковые отряды, мы тоже пойдем. Может быть, он прямо сейчас где-то неподалеку.

Николина радостно покивала.

– Медленно замерзает. О-о-о-очень ме-е-е-едленно.

– Ясно. – Коко бросила сумку в нашу палатку, даже не заглядывая внутрь. – Кто пропал, Николина? И как давно?

Без предупреждения сумка Коко полетела обратно в нее – и угодила прямо в голову. Коко резко развернулась и выругалась.

– Какого?..

Из нашей палатки вышла Бабетта Дюбиссон.

Почти неузнаваемая без слоя густого грима и с зачесанными наверх золотистыми волосами, она успела похудеть с тех пор, как мы в последний раз виделись в Цезарине. Шрамы блестели серебром на ее кремовой коже. При виде Коко взгляд Бабетты потеплел, но она не улыбнулась.

– Мы знали его как Этьена Жилли, сына Исме Жилли.

Коко шагнула к ней и с осязаемым облегчением обняла.

– Бабетта. Ты здесь.

Я нахмурилась, чувствуя себя так, будто оступилась на лестнице. Рой с приятелями подтвердили наши подозрения, когда рассказали о комендантском часе и «подозрительных девицах» в Цезарине, но мне и в голову не пришло озаботиться тем, цела ли Бабетта. Но вот Коко явно побеспокоилась о ней. Я нахмурилась еще больше. Я все-таки считала Бабетту подругой, пусть даже в очень грубом смысле это слова, и ее судьба была мне не безразлична.

Правда ведь?

– Bonjour, mon amour. – Бабетта поцеловала Коко в щеку, а затем коснулась ее лба своим. – Я по тебе скучала.

Когда они отстранились друг от друга, Бабетта посмотрела на мой свежий шрам. Ленту вернуть я так и не смогла.

– Здравствуй и ты, Луиза. Прическа у тебя совершеннейше répugnant [8], но я рада видеть, что ты жива и у тебя все хорошо.

Я настороженно улыбнулась ей. Мне пугающе явственно вспомнились слова Рида. «Ты сама не своя».

– Жива, это верно, – пробормотала я, мрачнея. – Но вот все ли хорошо… не знаю.

– Ерунда. В нынешние времена, если мы живы – все уже в достаточной мере неплохо.

Снова обратив взгляд к Коко, Бабетта тяжело вздохнула. Искренне, а не картинно, как обычно. Нет, эта женщина, совершенно трезвая, ненакрашенная и со спутанными волосами, не была той Бабеттой, которую я знала прежде.

– Увы, о бедном Этьене, быть может, такого сказать уже нельзя. Ты веришь, что он еще жив, mon amour, но я опасаюсь за его жизнь – и также боюсь, что погубил его не холод. Пусть мы и знали его по матери, для всего королевства Этьен Жилли мог бы стать Этьеном Лионом. Он бастард короля и не вернулся с утренней охоты.

Палатка Ля-Вуазен оказалась больше остальных и располагалась в самой середине поляны. Вокруг нее были расставлены несколько деревянных клеток, откуда на нас смотрели, сверкая глазами, разнообразные звери. Когда мы проходили мимо, на решетку с рыком бросилась лиса, и Ансель с писком отпрянул и врезался в меня. Бабетта хихикнула, а Ансель покраснел до корней волос.

– Это ваши… питомцы? – спросил он слабо.

– Они нужны для крови, – коротко ответила Коко. – И для гаданий.

Николина нахмурилась, услышав это объяснение, – вероятно, она считала подобные откровения предательством, – а затем отогнула занавес из сушеного шалфея, который висел на входе в палатку. Бабетта клюнула Коко в обе щеки.

– Я найду тебя после, mon amour. Нам многое нужно обсудить.

Прежде чем они разошлись, Коко задержала ее в объятиях на секунду дольше положенного.

Внутри за самодельным столом стояла Ля-Вуазен, и перед ней дымились благовония. Николина подплыла к ней и взяла кроличью шкуру и окровавленный нож. Внутренности бедного животного уже лежали на столе. Я постаралась не смотреть, как она слизывает кровь с пальцев.

Ля-Вуазен отвлеклась от книги, которую читала, и холодно посмотрела на меня. Я моргнула, подивившись тому, каким гладким оказалось ее лицо. Ля-Вуазен не постарела ни на день с прошлой нашей встречи. Она должна была быть втрое старше нас, но на лбу и губах ее не нашлось ни морщинки, а волосы, зачесанные в строгий пучок, оказались черны, как безлунное ночное небо.

Я содрогнулась, вспомнив недобрые слухи, которые ходили о Ля-Вуазен в Шато, – о том, что она ест сердца младенцев, чтобы сохранить молодость, и каждый год посещает Лё-Меланхолик, чтобы испить крови мелузины… нет, чтобы искупаться в ней.

Долгое мгновение Ля-Вуазен молча смотрела на нас с Коко. В свете свечей глаза ее поблескивали. Совсем как Николина недавно, она внимательно оглядела меня, изучая черты моего лица и шрам на горле. Я с вызовом уставилась на нее в ответ.